* О полемике между П. Барохой и Ортегой-и-Гассетом о романе и,
в частности, о Достоевском см.: Багно В. Е. Эмилия Пардо Басан и русская
литература в Испании. Л., 1982, с. 131—135.
Г. ФРИДЛЕНДЕР
живопись, современный роман должен быть рассчитан на созер-
цание, а не потрясать читателя своей действенностью. Интерес лишь
организует созерцание, ограничивает и ограждает его, «вооружает
известной перспективой внимания». Роман нуждается в минимуме
действия, для того чтобы пробудить в читателе способность со-
зерцания и воображения, вовлечь его в специфический, вообража-
емый, замкнутый мир, который принципиально отделен от дей-
ствительности, с ее политическими, идеологическими и всеми дру-
гими интересами внешней, внероманной жизни, неподвластен
какому-либо влиянию реальности. Ибо романным душам незачем
походить на реальные, главное орудие их создания—воображение,
которое по своим законам строит мир, обладающий априорной
очевидностью, но несходный с реальным. Назначение романиста —
придумывать не действия, а интересные души, и именно в этом
состоит будущее романа.
Слабые черты концепции Ортеги особенно явственно дают себя
знать при решении им вопроса о соотношении содержания (которое
он отождествляет с материалом) и формы в искусстве (противопо-
ложном охарактеризованному выше решению того же вопроса в ран-
нем эссе «Адам в раю»). «Произведение искусства,—пишет теперь
Ортега,—в большей степени живо своей формой, а не материалом.
Именно структурой, внутренним строением обязано оно исходяще-
му от него тайному очарованию» (с. 274). Соответственно Достоевс-
кий оценивается им не как писатель—«пророк», а всего лишь как
«великий преобразователь техники романа, крупнейший новатор
романной формы». Отрицая реализм Достоевского, жизненность
созданных им образов, Ортега утверждает, что герои романов
русского писателя не имеют ничего общего ни с автором, ни с реаль-
ной жизнью. Подобное распространенное у читателя и в критике
представление—«чистая магия и фантасмагория». В романах До-
стоевского, утверждает Ортега, «трезвый ум наслаждается космого-
нией образов, не воспринимая их, однако, всерьез...». В них господ-
ствуют не страсти или близкий темпераменту автора демонический
экстаз, а холодная ясность мысли. Эти особенности интерпретации
Достоевского не мешают Ортеге верно почувствовать свойственный
Достоевскому диалогизм, стремление сбить читателя с толку, несов-
падение реальной психологии героев и их предварительной авто-
рской характеристики, близость построения романов Достоевского
(в которых время и пространство действия сведены к минимуму)
к построению трагедий классицизма. Но в то же время истолкование
Ортеги ведет к дереализации искусства Достоевского, к отрицанию
глобального характера поставленных в нем социальных и нравствен-
ных вопросов человеческого бытия, их значения для настоящего
— 27 —