|
Все прочие потенции удерживают нас внутри реаль-
ного, внутри того, что уже есть. Самое большее, что
мы можем сделать,—это складывать или вычитать
одно из другого. Только метафора облегчает нам вы-
ход из этого круга и воздвигает между областями
реального воображаемые рифй, цветущие призрачные
острова.
Поистине удивительна в человеке эта мыслитель-
ная потребность заменять один предмет другим не
столько в целях овладения предметом, сколько из
желания скрыть его. Метафора ловко прячет предмет,
маскируя его другой вещью; метафора вообще не имела бы смысла, если бы за ней не стоял инстинкт,
побуждающий человека избегать всего реального *.
Когда недавно один психолог задался вопросом,
в чем первоисточник метафоры, он с удивлением об-
наружил, что она отчасти укоренена в духе табу**.
* Подробнее о метафоре см. в эссе «Две великие метафоры», опуб-
ликованном в журнале «El Espectador» (т. 4 за 1925 год; в т. 2 настоящего
собрания сочинений), а также в «Эссе на эстетические темы в форме Предис-
ловия» в т. 6 настоящего собрания сочинений.
** См.: Werner H.Die Ursprunge der Metapher, 1919.
243
ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ
Был период, когда страх вдохновлял человека, являясь
главным стимулом его действий,— была эпоха господ-
ства космического ужаса. В ту пору человек стремился
избегать контактов с определенными реальностями,
которые, однако, были неизбежны. Наиболее распро-
страненное в какой-либо местности животное, от кото-
рого зависело пропитание, приобретало сакральный
статус. Отсюда возникало представление, что к нему
нельзя прикасаться руками. Что же тогда предприни-
мает индеец Лиллооэт, чтобы поесть? Он садится на
корточки и подсовывает руки под колени. Таким спо-
собом есть дозволяется, потому что руки под коленя-
ми метафорически те же ноги. Вот троп телесной позы,
первичная метафора, предшествующая словесному об-
разу и берущая начало в стремлении избежать фак-
тической реальности.
И поскольку слово для первобытного человека —
то же, что и вещь, только наименованная, необходи-
мым оказывается не называть и тот жуткий предмет,
на который упало табу. Вот почему этому предмету да-
ют имя другого предмета, упоминая о первом в замас-
кированной и косвенной форме. Так, полинезиец, ко-
торому нельзя называть ничего из того, что относится
. к королю, при виде сияющих в его дворце-хижине
факелов должен сказать: «Свет сияет средь небесных
туч». Вот пример метафорического уклонения.
Табуистические по природе, метафорические при-
емы могут использоваться с самыми различными це-
лями. Одна из них, ранее преобладавшая в поэзии,
заключалась в том, чтобы облагородить реальный
предмет. Образ использовался с декоративной целью,
с тем чтобы разукрасить, расшить золотом любимую
вещь. Было бы любопытно исследовать следующий
феномен: в новом поэтическом творчестве, где метафо-
ра является его субстанцией, а не орнаментом, отмеча-
ется странное преобладание очернительных образов,
которые, вместо того чтобы облагораживать и воз-
вышать, снижают и высмеивают бедную реальность.
Недавно я прочел у одного молодого поэта, что мол-
ния—это плотницкий аршин и что зима превратила
деревья в веники, чтобы подмести небо. Лирическое
оружие обращается против естественных вещей, ранит
и убивает их.
— 180 —
|