|
Почему же современный художник испытывает
ужас перед задачей следовать нежным линиям живой
плоти и искажает их геометрической схемой? Все за-
блуждения и даже мошенничества кубизма не омрачают того факта, что в течение определенного времени
' мы наслаждались языком чистых эвклидовых форм.
Феномен усложнится, если мы вспомним, что через
историю периодически проходило подобное неистовство изобразительного геометризма. Уже в эволюции
доисторического искусства мы замечаем, что художе-
ственное восприятие начинается с поисков живой
формы и завершается тем, что уходит от нее, как бы
исполненное страха и отвращения, прячась в абстракт-
ных знаках — в последнем прибежище одушевленных
или космических образов. Змея стилизуется как ме-
андр, солнце—как свастика. Иногда отвращение к жи-
вой форме доходит до ненависти и вызывает обще-
ственные конфликты. Так было в восстании восточного
христианства против икон, в семитическом запрете
изображать животных. Этот инстинкт, противополож-
ный инстинкту людей, украсивших пещеру Альтами-.
ра21, несомненно, коренится наряду с религиозной
подоплекой в таком типе эстетического сознания, по-
следующее влияние которого на византийское искус-
ство очевидно.
Было бы чрезвычайно любопытно исследовать со
всем вниманием внезапные вспышки иконоборчества,
которые одна за другой возникают в религии и искус-
стве. В новом искусстве явно действует это странное
249
ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ
иконоборческое сознание; его формулой может стать
принятая манихеями заповедь Порфирия, которую так
оспаривал Св. Августин: «Omne corpus figiendum
est»22. Ясно, что речь идет о живой плоти. Забавная
инверсия греческой культуры, которая на вершине рас-
цвета была столь благосклонна к «живым» формам!
ОТРИЦАТЕЛЬНОЕ ВЛИЯНИЕ ПРОШЛОГО
Цель настоящего эссе, как уже говорилось, состоит
в том, чтобы описать новое искусство через некоторые
его отличительные черты. Однако сама эта цель пред-
полагает в читателе более серьезную любознатель-
ность, которая здесь вряд ли будет удовлетворена,—
эти страницы оставят его наедине с собственными
размышлениями. Я имею в виду вот что.
Как-то я уже отмечал *, что искусство и чистая
наука (именно потому, что они—наиболее свободные
виды деятельности, менее прямолинейно подчиненные
социальным условиям каждой эпохи) таковы, что по
ним в первую очередь можно судить о переменах
в коллективном типе восприятия. Когда меняется глав-
ная жизненная установка, человек тут же начинает
выражать новое настроение и в художественном твор-
честве, в творческих эманациях. Тонкость обеих мате-
рий—искусства и науки—делает их бесконечно чувст-
вительными к любому свежему духовному веянию.
Подобно тому как в деревне, выходя утром на крыль-
цо, мы смотрим на поднимающийся из труб дым,
чтобы определить, откуда сегодня ветер,—на искус-
ство и науку новых поколений мы можем взглянуть
с тем же метеорологическим любопытством.
— 184 —
|