|
Видение—это акт, связанный с отдаленностью,
с дистанцией. Каждое из искусств обладает проекцион-
ным аппаратом, который отдаляет предметы и преоб-
ражает их. На магическом экране мы созерцаем их как
представителей недоступных звездных миров, предель-
но далеких от нас. Когда же подобной дереализации не
хватает, мы роковым образом приходим в состояние
нерешительности, не зная, переживать нам вещи или
созерцать их.
Рассматривая восковые фигуры, все мы чувствуем
какое-то внутреннее беспокойство. Это происходит из-
за некой тревожной двусмысленности, живущей в них
и мешающей нам в их присутствии чувствовать себя
уверенно и спокойно. Если мы пытаемся видеть в них
* Причинность и мотивация суть, стало быть, два совершенно различных
комплекса. Причины состояний нашего сознания не составляют с ними едино-
го целого,—их выявляет наука. Напротив, мотивы чувств, волевых актов
я убеждений нерасторжимы с последними.
239
ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ
живые-существа, они насмехаются над нами, обнару-
живая мертвенность манекена; но, если мы смотрим на
них как на фикции, они словно содрогаются от негодо-
вания. Невозможно свести их к предметам реальнос-
ти. Когда мы смотрим на них, нам начинает чудить-
ся, что это они рассматривают нас. В итоге мы испы-
тываем отвращение к этой разновидности взятых
напрокат трупов. Восковая фигура-—это чистая мело-
драма.
Мне думается, что новое художественное воспри-
ятие руководится чувством отвращения к «человечес-
кому» в искусстве—чувством весьма сходным с тем,
которое ощущает человек наедине с восковыми фигу-
рами. В противовес этому мрачный юмор восковых
фигур всегда приводил в восторг простонародье.
В данной связи зададимся дерзким вопросом, не наде-
ясь сразу на него ответить: что означает это отвраще-
ние к «человеческому» в искусстве? Отвращение ли это
к «человеческому» в жизни, к самой действительности
или же как раз обратное—уважение к жизни и раз-
дражение при виде того, как она смешивается с искус-
ством, с вещью столь второстепенной, как искусство?
Но что значит приписать «второстепенную» роль ис-
кусству— божественному искусству, славе цивилиза-
ции, гордости культуры и т, д? Я уже сказал, чита-
тель,—слишком дерзко об этом спрашивать, и пока
что оставим это.
У Вагнера мелодрама достигает безмерной экзаль-
тации. И, как всегда, форма, достигнув высшей точки,
начинает превращаться в свою противоположность.
Уже у Вагнера человеческий голос перестает быть цен-
тром внимания и тонет в космическом. Однако на этом
пути неизбежной была еще более радикальная рефор-
ма. Необходимо было изгнать из музыки личные пере-
живания, очистить ее, довести до образцовой объек-
тивности. Этот подвиг совершил Дебюсси. Только по-
сле него стало - возможно слушать музыку
невозмутимо, не упиваясь и .не рыдая. Все про-
граммные изменения, которые произошли в музыке за
последние десятилетия, выросли в этом новом, над-
мирном мире, гениально завоеванном Дебюсси. Это
превращение субъективного в объективное настолько
важно, что перед ним бледнеют последующие диф-
— 177 —
|