|
веке пределом восхищения был Микеланджело; вос-
хищение словно бы задерживалось на меже, разделя-
ющей ухоженный парк и заросли дикой сельвы. Ба-
рокко внушало ужас; оно представлялось царством
беспорядка и дурного вкуса: Восхищение делало боль-
шой крюк и, ловко обогнув сельву, останавливалось по
другую ее сторону, там, где в царство искусства вместе
с Веласкесом, казалось, возвращалась естественность.
Не сомневаюсь, что стиль барокко был вычурным
и сложным. В нем отсутствуют прекрасные черты
предшествующей эпохи, те черты, которые возвели ее
в ранг эпохи классической. Не буду пытаться хоть на
мгновение возвратить в полком объеме права художе-
ственному периоду барокко. Не стану выяснять его
органическую структуру, как и многое другое, потому
что и вообще-то толком не известно, что он из себя
представляет.
Но, как бы то ни было, интерес к барокко растет
с каждым днем. Теперь Буркхардту не понадобилось
бы в «Cicerone»2 просить прощения у читателей за
свой занятия творениями семнадцатого века3. И хоть
нет у нас еще четкого анализа основ барокко, что-то
притягивает нас к барочному стилю, дает удовлетворе-
ние; то же самое испытываем мы по отношению к До-
стоевскому и Стендалю.
Достоевский, который пишет в эпоху, всецело на-
строенную на реализм, словно бы предлагает нам не
задерживаться на материале, которым он пользуется.
Если рассматривать каждую деталь романа в отдель-
ности, то она, возможно, покажется вполне реальной,
но эту ее реальность Достоевский отнюдь не подчерки-
вает. Напротив, мы видим, что в единстве романа
детали утрачивают реальность и автор лишь пользует-
ся ими как отправными точками для взрыва страстей.
Достоевскому важно создать в замкнутом романном
пространстве истинный динамизм, систему душераз-
дирающих страстей, бурный круговорот человеческих
душ. Прочитайте «Идиота». Там появляется некий мо-
лодой человек, приехавший из Швейцарии, где он с са-
мого детства жил в санатории. Приступ детского сла-
боумия начисто изгладил все из его памяти. В стериль-
ной атмосфере санатория некий милосердный врач
создал на основе нервной системы ребенка, словно на
152
ВОЛЯ К БАРОККО
проволочном каркасе, как раз такую духовность, кото-
рая необходима для постижения высокой нравствен-
ности. На самом же деле это чудесное дитя в образе
мужчины. Все это не слишком убедительно, но нужно
Достоевскому как отправная точка: с психологическим
правдоподобием покончено, и в свои права вступает
муза великого славянина. Месье Бурже прежде всего,
занялся бы подробнейшим описанием слабоумия. До-
стоевский совсем об этом не заботится, потому что все
это предметы внешнего мира, а для него важен ис-
ключительно мир поэтический, создаваемый им внут-
ри романа. Слабоумие ему нужно, чтобы среди людей
одного приблизительно круга могла разбушеваться
буря страстей. Все, что в его произведениях не есть
буря, попало туда только как предлог для бури. Как
если бы скорбный сокрытый дух сдернул покрывало
видимости и мы бы внезапно увидели жизнь состо-
ящей из отдельных составных частиц—вихрей и мол-
ний—или из ее изначальных течений, которые увлека-
ют человеческую личность на круги Дантова ада —
пьянства, скупости, излишеств, безволия, слабоумия,
сладострастия, извращений, страха.
— 114 —
|