|
идеалы! Буржуазная демократия, позитивистский ро-
мантизм!
Флобер отдает себе полный отчет в том, что ро-
ман—жанр критической направленности и комичес-
кого нерва. «Je tourne beaucop a la critique,— писал он,
когда работал над «Мадам Бовари»,—le roman que je
ecris m'aiguise cette faculte, car c'est une oeuvre surtout de
critique ou plutot de anatomie» *39.
Ив другом месте: «Ah! се que manque a la societe
modern ce n'est pas un Christ, ni un Washington, ni im
Socrate, ni un Voltaire, c'est un Aristophane» **40.
Я думаю, что приступы реализма, которым был
подвержен Флобер, не вызывают сомнений. Более то-
го, точку зрения романиста следует считать свидетель-
ством исключительной важности.
Если современный роман в меньшей степени об-
наруживает комическую природу, то лишь потому, что
подвергаемые критике идеалы недостаточно отделены
от действительности, с которой идет борьба. Напряже-
ние крайне слабо: идеал низвергнут с очень небольшой
высоты. По этой причине можно предугадать, что
роман XIX века очень быстро станет неудобочита-
емым: он содержит наименьшее из возможного коли-
чества поэтического динамизма. Уже сейчас ясно: кни-
ги Доде или Мопассана не доставляют нам ныне того
наслаждения, как лет пятнадцать тому назад. И наобо-
рот, напряжение, которое несет в себе «Дон Кихот»,
обещает никогда не ослабнуть.
Реализм—идеал XIX века. «Факты, только фак-
ты!» —восклицает персонаж из «Тяжелых времен»
Диккенса/Как, а не почему, факт, а не идея, проповеду-
ет Огюст Конт41.
Мадам Бовари дышит с месье Омэ одним возду-
хом— атмосферой контизма. Работая над «Madame
Bovary», Флобер читал «Позитивную философию»:
«Est une ouvrage,—писал он,—profondement farce; il
faut seulement lire, pour s'en convaincre, Introduction qui
en est le resume; il у a, pour quequ'un qui voudrait faire
des charges au theatre dans le gout aristophanesque, sur les
theories sociales, des californies de rires» ***42.
* «Correspondance», 2, 370.
** Ibid., 2, 159.
*** Ibid., 2, 261.
149
ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ
Действительность столь сурова, что не выносит
идеала, даже когда идеализируют ее саму. А XIX век
не только возвел в героический ранг любое отрицание
героизма, поставив во главу угла идею позитивного,
но снова принудил героическое к позорной капитуля-
ции перед жестокой реальностью. Флобер обронил
как-то весьма характерную фразу: «On me croit epris du
reel, tandis que je l'execre; car c'est en hain du realisme que
j'ai entrepris ce roman» *43.
Те поколения, наши непосредственные предшест-
венники, заняли роковую позицию. Уже в «Дон Кихо-
те» стрелка поэтических весов склонилась в сторону
грусти, чтобы так и не выправиться до сих пор. Тот
век, наш отец, черпал извращенное наслаждение в пес-
симизме, он погрузился в него, он испил свою чашу до
дна, он потряс мир так, что рухнуло все хоть сколько-
нибудь возвышавшееся над общим уровнем. Из всего
XIX столетия до нас долетает словно один порыв
злобы.3а короткий срок естественные науки, основан-
ные на детерминизме, завоевали сферу биологии. Дар-
вин приходит к выводу, что ему удалось подчинить
живое—нашу последнюю надежду—физической не-
обходимости. Жизнь сводится только к материи, фи-
зиология—к механике44.
— 112 —
|