Пустяки психологии. Пристрастные записки Феи-крестной

Анна (к своему семейному древу): Вы – мои. Я вас помню и дорожу всем своим родством. Мне вы не чужие, мне вы свои. Все до единого.

Психодраматическое действие – это еще не конец работы. После того как все вспомогательные лица выведены из ролей, группа делится с протагонистом теми чувствами, которые были испытаны в процессе работы. При этом шеринг обычно разделяется на две части: “чувства из роли”, диктуемые сюжетом, и возникшие по ходу действия чувства и воспоминания, связанные с личным опытом исполнителей – и, разумеется, их семейными историями. При этом на роли предков могут выбираться участники другого возраста и пола, нежели персонажи: протагонист, говоря словами Морено, “ищет свою правду” и следует порой довольно смутным, хотя всегда осмысленным ассоциациям.

Работа с “живой” геносоциограммой обычно вызывает множество противоречивых и довольно сложных чувств. На мой взгляд, это является одним из сильных механизмов изменения стандартных “раскладов”: в многомерной противоречивой картине многоголосого семейного древа “до двух” считать никак не получается.

“Когда ты выбрала меня на роль рано умершей матери своего папы, мне сначала стало не по себе. Потом объясню почему. А затем я испытала несколько сильных и отчетливых чувств: мальчика было очень жалко, хотелось ему помочь, поддержать. Как ни странно, было чувство благодарности к той другой женщине, к мачехе – она старалась. А тебе хотелось сказать, что я тоже твоя бабушка. Так хотелось, что я даже вся извертелась на своем стуле.

Когда ты нашей степной части рода дала эти слова “мы были”, я испытала колоссальное облегчение. Важно не только то, что я рано умерла, важно и то, что я вообще была. Мне понравилось, что русская родня считает моего сына татарином. И мне почему-то кажется, что я была красивой и печальной женщиной.

Теперь о себе, то есть от себя. В моем роду есть несколько таких загадочных смертей молодых женщин, оставивших сиротами детей. У нас мачех не брали, у нас вообще мужчин было мало, детей растили сестры. Я почувствовала зависть: как все-таки хорошо, когда в семье много мужчин. И еще я впервые подумала о том, как несладко было моей деревенской родне, когда они, как и твои дед с бабкой, стали рабочим классом. Не знаю, как твои, мои стеснялись и ужасно старались быть город­скими. У них на фабрике, когда бабы ругались, “деревня” было обидное прозвище – дура сельская. Я вот думаю, а во мне это есть?”

Не все вспомогательные лица говорят много, не все в равной степени способны к словесному выражению испытанных чувств, переживаемых, как мы видим, “слоями”. Сложный узор отношений внутри рода переплетается с не менее сложными узорами “семейных деревьев” других участников группы; не однажды они совершенно спонтанно порождали метафоры хора, леса с переплетенными корнями и кронами и даже “модели мироздания”, где есть ВСЕ.