|
Сама бабушка Клавдия была младшей дочерью в семье священника. Очень рано и очень далеко уехала из дома по прямому совету (как бы благословению) своих “классово чуждых” родителей. Замуж вышла за сотни верст от родной деревни за “правильного парня”, сына председателя комбеда. По молчаливой договоренности Клавдия Тихоновна и Александр Степанович никогда не обсуждали своего происхождения. Впрочем, им и не было отпущено времени заговорить об этом хотя бы в старости: дед вернулся с войны в 44 году по ранению, стал председателем колхоза. В 45-м родилась Вера, в 46-м его посадили по “хозяйственной статье”, домой он уже не вернулся. Кругом “не наши”, и никто в этой истории не чувствует себя ни в безопасности, ни в мире. Анна хотела что-то сказать бабушке Клавдии Тихоновне, которую знала живой и помнит: Анна: Бабушка, мне почему-то кажется, что тебе было очень одиноко без родителей, без братьев и сестер, на фабрике. Клавдия Тихоновна: Анечка, кого Господь любит, того испытывает. Я всю жизнь про себя молилась, может, и Шурку-то у войны вымолила. Ведь не вернись он с фронта одноногий, и тебя бы на свете не было. Что поделать, такая жизнь была. Шуркин-то отец тоже не своей смертью умер: говорили, кулацкий обрез, а уж как там было, это никто не знает. Бог ему судья. Мы понимаем, что в этой истории причудливо перемешались факты, вымысел, элементы семейного мифа и многое другое. Для единственной участницы всего этого многоголосого действа самым удивительным и болезненным оказалось то, как много в ее роду “чужих” – обреченных на непонимание и отторжение по самым разным признакам. И тем важнее нам показалось хотя бы просто расположить на этом генеалогическом древе все его “ветви и листья”, стараясь никого не пропустить и ни о ком не умолчать. Многие из персонажей, как и казахская родня, не могли сказать о себе почти ничего. Казалось бы, какая печальная, полная внутренних конфликтов и переживания безысходности, история. Но вот на чем мы заканчиваем работу. Все вспомогательные лица, а это больше 20 человек, сидят на своих местах – и невольно получается огромная семейная фотография, если смотреть с Аниной стороны, “из настоящего”. Такой фотографии в реальности быть не могло ни при каких обстоятельствах: здесь и покойники, и неизвестно где пребывающие живые; печальные матери, расставшиеся с детьми или их отцами; молчаливые мужчины, уходящие на войну, на заработки, на свои “важные объекты”. Спрашиваю у Анны: “Что ты чувствуешь, глядя на них?” – и получаю неожиданный ответ: “Восхищение – как много сильных мужчин, сколько любви и терпения в женщинах. Ну и что, что они такие разные, они же все равно – мои”. — 80 —
|