Пустяки психологии. Пристрастные записки Феи-крестной

С кем мы только ни встречались в “портретной галерее” предков участников групп!

Тринадцатая дочь датского морского волка, отплывающая в непонятную Россию работать гувернанткой – не от нее ли странствия и беспокойство в судьбах женщин этого рода?

Ссыльный поляк, некогда модный варшавский закройщик, схоронивший по дороге в Сибирь жену и пристроивший пятерых своих детей по чужим семьям и под фамилией Поляковых – прятал ли, спасал или просто избавил от труднопроизносимой фамилии?

Незаконнорожденная дочь вологодского промышленника, которой ее покинутая “злодеем” мать строго наказала мужчин опасаться, использовать и презирать – хватило аж на четыре по­коления.

Дед-чеченец, которому до зарезу нужно было ответить школьный урок по-русски: выучил страницу учебника ботаники наизусть, не понимая ни слова, и ответил, и остался в школе.

Прабабушка, схоронившая любимого старшего сына в ту страшную неделю, когда муж сидел в “чрезвычайке”, ожидая расстрела; спас его комиссар – не оттого, что поверил или проникся, а оттого, что учились вместе в Московском университете и были в этом – “свои”.

Все эти герои и сюжеты возникли в нашей работе потому, что они были важны для протагонистов. Поскольку протагонисты выбираются социометрически, за каждой работой стоит интерес и сопереживание группы, и это тоже немаловажная часть общей системы ценностей, ориентированной на принятие чужого. В этом смысле характерен финал одного из двухдневных тренингов. В конце первого дня протагонист работал со сложной и болезненной темой “странных” родственников: их чудачества, не­обычное поведение в свое время были тщательно скрываемой и почти постыдной тайной; их стеснялись, обсуждали в кругу семьи, им завидовали...

В своей работе протагонист обратился к образу родоначальника, пра-пра-прадеда – тоже человека необычного – и, поменявшись с ним ролями, устами этого старейшины рода “навел порядок”: “Дурью вы, ребята, маетесь: чужого не бывает. Одно дело, ежели я со двора у кого коня увел, чужого трогать не моги, не дело это – грех. А люди, глядишь, сегодня – чужие, а завтра так свои”. Разыгравшись, протагонист в роли этого предка-философа издал “грамоту”: чужого не бывает. Лист бумаги с крупной этой надписью лежал и ждал своего часа еще целый день: делались другие работы, звучали другие темы.

По традиции наших тренингов, все имена предков или хотя бы какие-то их обозначения (если имя потеряно), пишутся на одном большом листе. Иногда мы обращаемся к нему для сравнения и анализа, иногда его функция – просто быть здесь и напоминать о том, как многообразны, сложны и многочисленны связи внутри рода и связи разных работ между собой. В самом конце нашей работы я обычно прошу группу посмотреть на этот испещренный именами лист и, если захочется, что-то сказать всем тем, с судьбами которых мы познакомились за два дня. Как правило, это бывают слова благодарности, сострадания, восхищения; иногда сказанное звучит так: “Вы были, поэтому мы есть” или “Я лучше стал вас понимать”. В тот раз группа ответила действием: два человека одновременно вспомнили о нашей “грамоте” и, не сговариваясь, положили ее у осно­вания большого листа с именами – это и был один из наших эмоциональных итогов.