Пустяки психологии. Пристрастные записки Феи-крестной

Дело, пожалуй, в инструменте: обмен ролями (role reversal) дает удивительную возможность увидеть “теми” глазами и почувствовать “той” шкурой, как это – быть “другим”. Чтобы это сработало, нужно очень много предварительной подготовки и соблюдение целого ряда внутренних законов метода, на чем сейчас останавливаться не время и не место. Подчеркну другое: из всего многообразия инструментов практической психологии и психотерапии ничто не ведет к опыту переживания “другого” такой простой и прямой дорогой, как старый добрый обмен ролями: “При этом можно увидеть и исследовать разные формы искажения межличностного восприятия, а потом исправить их в действии”, как сказано в “Словаре психодраматических терминов”.

А рассказать я собиралась совсем о другом жанре своей практики. О работе с семейной историей, существующей в нашем Институте[*] давно – и в рамках коротких мастерских для профессионалов, и в виде тренинга “Сундук с наследством” для так называемого “населения”.

Это поле – история рода, семьи – таково, что в нем самой жизнью густо перемешаны соединенные кровными узами самые разные “наши” и “не наши”. Механизм отторжения “чужих” не просто нагляден: он предстает в осознаваемом и доступном для вмешательства виде как часть неотрефлексированного, но вполне реального социокультурного наследия, и в этом качестве может быть прожит и изменен – хотя бы до какой-то степени. Попытаться достичь “национального согласия и примирения” в себе самом – это, возможно, не самый простой и короткий путь к толерантному сознанию, да и не за этим люди приходят на тренинги такой тематики. Как правило, ими движет внутренняя потребность проработать какую-то часть трансгенерационного травматического опыта: что-то “болит и не отпускает”, тревожит или даже просто интересует.

Но, прикасаясь к почти любым сюжетам семейной истории, мы немедленно оказываемся лицом к лицу с оппозицией “свои и чужие” и необходимостью ее так или иначе снимать. Ведь и эта гулящая бабушка, и этот дед-пропойца, и красный командир, и белый офицер, и чудом уцелевший и почему-то не эмигрировавший профессор классической филологии, и потомственный питерский пролетарий – все они кому чужие, а кому свои. А с ними вместе – подкулачники и буржуазные спецы, “десятитысячники” и доблестные чекисты, и бывшие в плену и окружении, и бойцы заградотряда, и презренные космополиты, и даже стиляги и тунеядцы вместе с гневно клеймящими их комсомольцами... Это все “наше наследие”.

“Отменять” какие бы то ни было его части или искать в пределах своего генеалогического древа “козла отпущения” означает обращение со своим внутренним миром все в той же “грамматике нетерпимости”. Попытаться понять и принять историю семьи часто означает усложнение своей картины мира, отважную попытку перестать “считать до двух” и находить иллюзию безопасно­сти в своей принадлежности к “правым” и “нашим”. И, конечно, основной инструмент психодраматического метода – обмен ролями – в такой работе реализует свой потенциал в полной мере. Уже само физическое уподобление “другому”, влезание в эту шкуру обычно кардинально меняет дело, а ведь из этой “шкуры” еще можно посмотреть на себя как “другого”...