|
170
и развертыванию. Не менее важно и то, что он допускает множественность интерпретации, что неоценимо для обучения.
Как бы ни формировались живые, теоретические понятия, они живы своими внутренними формами. Сколь ни мало нам известно о путях их формирования, но мы можем с уверенностью сказать, что во внутреннюю форму полноценного понятия входит чувственность или «чувственное понятие» (И. Кант), выражающее всеобщее в чувственной форме, т. е. те же смыслообраз, схема, полученные в результате продуктивного воображения. Или, по крайней мере, слышны отголоски исходного смыслообраза, а также входит и предметно-практическое действие, на основе которого понятие формировалось. Важно, чтобы это действие производилось и вос-производилось во всем богатстве своей противоречивой содержательности, о которой шла речь выше. Значит, внутренняя форма понятия не является «чистой» культурой. Она гетерогенна. Она содержит в себе, в соответствии с логикой Шпета, предметный остов реальности и динамические логические формы, представляющие собой своего рода схемы совершавшихся предметно-практических действий. Богатая внутренняя форма даже абстрактного понятия содержит в себе связь многообразного, соединения различного в едином; другими словами, она потенциально содержит в себе конкретное или, по крайней мере, путь к нему. В этом смысле понятие соприродно отображенной в нем реальности и действиям с ней, и поэтому может быть эффективным органом, орудием, средством оперирования с этой реальностью.
§ 3. Абстрактное, конкретное, практика?
Понятие «теоретическое мышление» достаточно неопределенно. Нередко обыденное сознание идентифицирует его с абстрактным мышлением, а эмпирическое мышление — с конкретным. Что касается практики, то, с одной стороны, она, как и истина, всегда конкретна, а с другой — испокон века известно, что нет ничего более практичного, чем хорошая теория.
Начнем рассмотрение этой по сути философской проблематики с мнения естествоиспытателя. Выше приводилась характеристика ума, данная А. А. Ухтомским. Он отдавал должное его достоинствам и сокрушался по поводу слабостей. С этой характеристикой связано понимание им абстрактного и конкретного: «...если самая конкретнейшая «вещь» в своей отдельности от среды есть уже плод нашей абстракции, то и, обратно, самое
171
отвлеченнейшее из понятий фабрикуется не за чем другим, как за выяснением того, в чем же подлинное, настоящее бытие, что в самом деле оно есть» (1997. С. 126). Это очень близко к тому, что Шпет называл неуничтожимым «корнем» конкретности в абстрактном, но для этого абстрактное не должно быть пустым. Вообще, по отношению к абстрактному у Ухтомского наблюдается нескрываемая неприязнь: «Вся живая действительность застлана плотною сетью абстракций досуже-кабинетного происхождения, так что уже ничто в природе не видно открытым сердцем, открытым взором, непосредственным восприятием... Куда бы спастись от этих абстракций, от искаженной ими природы — где бы найти те пустыни, омуты, дебри, где бы не успел еще абстрактный человек сделать курорта?» (там же. С. 227— 228). Это писал взрослый человек, а каково попадать в мир абстракций школьнику? Ухтомский мертвой абстракции противопоставляет живую истину.
— 135 —
|