Прежде чем заключать столь сложную и многоуровневую дискуссию, хотелось бы выразить свое восхищение всем выступившим коллегам за столь яркие и сильные суждения и мысли. То, что предметом, вернее, предлогом для этого разговора послужил мой доклад, для меня, конечно, большая честь и профессиональная удача. Я получил очень многое для будущих размышлений, но на некоторые моменты хотелось бы откликнуться уже сейчас.
Начну с выступления моего уважаемого коллеги Сергея Леонидовича Воробьева. Он считает, что проблема "Психология и этика" лишь часть более общей темы "Наука и этика", которая обострилась после Хиросимы, а ныне "выдохлась". Но это вовсе не моя тема (что справедливо отметил Борис Григорьевич Юдин). Поставленный в докладе вопрос существенно иной — есть ли внутренняя, имманентная связь, пересекающееся пространство психологии и этики, и возможно ли вследствие этого словосочетание "нравственная психология"? Поэтому аналогия с атомной физикой здесь не совсем уместна. Речь не об ученых, которые должны ставить и решать вопросы своей совести и нравственности, а о логике движения науки, которая называется "психология", и логике движения науки, которая "называется "этика".
Николай Львович Мусхелишвили и Юлий Анатольевич Шрейдер считают, что эти науки должны быть разведены. Более того — встреча их чревата эффектом аннигиляции, взаимоуничтожения: попадая в поле зрения психологии, этические проблемы "редуцируются к психологическим ситуациям и этим как бы снимаются". Что же касается этики, то она "дает свои рекомендации, не считаясь с психологией". И отсюда вывод: "психология внеэтична, а этика антипсихологична". В чем же тогда видится авторам роль и место психологии в изучении нравственного развития? В том, чтобы исследовать, главным образом, психологию уклонения от правильного выбора, всего того, что ведет к нарушению моральных принципов, толкает "к недолжному быть".
Но тогда, в свою очередь, возникает вопрос: как психология получит представление о "должном быть" — из себя самой или из этики? Если настаивать на полном разведении, несостыковке двух наук, то неизбежно первое решение, что демонстрирует нам и психоанализ, и бихевиоризм, и даже гуманистическая психология, замыкающая человека в его психологический мир, противопоставленный миру внешних долженствований. В результате психология ныне сама себе этика.
Да и для этики это оборачивается серьезными последствиями, прежде всего — выхолощенностью. Реальна опасность стать надменной, надмевающей, ведущей, самоощущающей себя, словно нормативы и постулаты как бы висят в воздухе, пришли из ниоткуда и сверху довлеют над человеком. А раз так, то этика невольно начинает играть в поддавки с тем же психоанализом, согласно которому человек зажат, придавлен тяжестью внешней, мертвящей морали и задача его выжить, найти выходы, сублимации, отдушины, ускользания от этого пресса. Как ни печально констатировать, этика давно утратила славное название "практической философии", перестав быть водительницей человека, предметом некогда распространенных и острых споров. Со времен Иммануила Канта она нормативна, т.е. чиста, стерильна и отделена от живой жизни.
— 48 —
|