|
Именно такую задачу, на мой взгляд, и ставит перед собой Борис Сергеевич, делая это с подкупающей искренностью. Хотелось бы высказать в этойсвязи лишь одно замечание: на мой взгляд, проблема, которую он на самом деле решает, шире той, что заявлена в названии. Речь в его выступлении идет о сопряжении психологии не столько с этикой, сколько с аксиологией. Ведь выбор той или иной исходной позиции в научном познании человека — это выбор прежде всего не моральный, — хотя бы он и руководствовался моральными соображениями — а ценностный. В противном случае, боюсь, нам пришлось бы счесть аморальными всех тех психологов (и далеко не только психологов), кто претендует на получение сугубо объективных знаний о человеке. Мне представляется, что переход из сферы ценностей в сферу морали автор осуществляет не тогда, когда он выдвигает тезис о принципиальной открытости человека, а когда он стремится нормировать пути, по которым может (или даже должна) реализоваться эта открытость. Вопрос о таком нормировании встает неизбежно, как только мы начинаем всерьез проводить этот тезис, и — здесь нельзя не согласиться с Борисом Сергеевичем — он, конечно же, не может найти удовлетворительного решения ни в статистических выкладках, ни на путях биомедицины. Понятно, что далеко не все реальные проявления человеческой открытости и свободы мы бываем готовы приветствовать — напротив, многие из них мы характеризуем именно как отклонения от нормы. И тем не менее необходимо, на мой взгляд, особо остерегаться того, чтобы счесть нормальным какой-либо один-единственный путь, один вектор реализации человеческих возможностей и способностей — такой, скажем, как "приобщение к родовой человеческой сущности". Еще одно мое замечание перекликается с замечаниями тех участников дискуссии, кто, как, например, А.В. Брушлинский, не соглашается с трактовкой личности как всего лишь инструмента, орудия, используемого человеком. Сама по себе такая трактовка, возможно, и правомерна, но следует учитывать, что она предполагает кардинальный отказ от традиционного понимания личности. Оно ведь так или иначе предполагает, что личность есть высшее проявление собственно человеческого в человеке, что стать личностью для человека — это предначертание, которое осуществляется далеко не всегда и отнюдь не автоматически. Между прочим, как раз такое, традиционное понимание личности, на мой взгляд, содержится и в том суждении М.М. Бахтина, на которое опирается Б.С. Братусь. Ведь Бахтин говорит о "подлинной жизни" именно личности, а не человека, о том, что совершается эта подлинная жизнь "в точке выхода его (человека — Б.Ю.) за пределы...". — 45 —
|