|
титься в действительность. Здесь ярче всех шизотимики- реформаторы, аскеты, провидцы и пламенные трибуны, добродетель- ные убийцы "из гуманности" - Савонарола, Кальвин, Робеспьер... спи- сок этот можно продолжать долго124. И сколько их еще грядет? Однако вернемся к проблеме генезиса первичной формы "сверх- Я" - к тотему. Итак, представим: я, первобытный зверь, запретил себе собствен- ный сексуальный инстинкт, я не хочу на свой собственный страх и риск проявлять его даже в воображении (галлюцинация). Но я не в силах убить свое мощное побуждение и погасить работу воображения. Как избежать смертельно страшных навязчивых галлюцинаций? Как сделать их менее страшными? Как сделать так, чтобы лично я пере- стал отвечать за них? Чтобы произвольное представление наслажде- ния эротическим актом не влекло за собой непроизвольного представ- ления ужаса моей собственной гибели? Это сделать можно. Для этого нужно не пресекать воображение, но перестроить его работу - представить, что запретный акт совершаю не я сам, но кто-то другой во мне - тот, которому это "дозволено" (отец-кенгуру). В перспективе это должно вести к выработке навыков полного идеального перевоплощения - навыков идентификации с ми- фом, с высшей родовой сущностью. Представим, что это достигнуто, и перевоплощение сделалось универсальным принципом работы соз- нания, которое оперирует отстраненным, вне и помимо меня суще- ствующим семантическим содержанием слов родового мифологиче- ского языка. Итак, я отказался от себя, я не люблю и боюсь себя, я стал во всем - кенгуру (баптистом, брахманистом, маоистом). Теперь лишь то, что доставляет удовольствие другим (кенгуру), я с полным основанием могу считать и для себя добром. Все остальное - зло. Лишь удовлетво- ряя чужие потребности (потребность кенгуру), я тем самым могу удовлетворить и собственную, сознательно одобренную мной, т.е. собственно человеческую (родовую) свою потребность. Таким обра- зом, я смог преодолеть биологический тупик (антропогенетическая ситуация) ценою смерти самого себя как эгоцентрического существа, биологического "центра", ценою замещения своей естественно- животной жизни иллюзорной жизнью в качестве "тени" другого "высшего". Но насколько "окончательной" становится при этом смерть био- логического "эго"? Не предвидится ли здесь перманентного его "вос- кресения"? — 158 —
|