Предметная деятельность. Неадаптивность как неизбежность. Давая характеристику предметной деятельности человека, А. Н. Леонтьев писал: “Деятельность богаче, истиннее, чем предваряющее ее сознание“. Это положение обобщало и вместе с тем стимулировало особое видение деятельности как нередуцируемой по своим продуктам к исходной цели или удовлетворению соответствующей потребности. В предметно-познавательной деятельности косвенные последствия целеустремленной активности фиксируются в понятиях “побочный продукт“ (Я. А. Пономарев), при разработке теории “психического как процесса“ (С. Л. Рубинштейн, А. В. Брушлинский и др.). Та же закономерность может быть прослежена и на примере анализа предметно-преобразовательной творческой деятельности, рождающийся результат которой выявляет свою несовместимость к начальному замыслу (может быть беднее или богаче его) и таким образом заключает в себе неожиданный ракурс, что стимулирует продолжение и развитие деятельности. Активно-неадаптивные тенденции в предметной деятельности. От неадаптивности как неизбежного расхождения между целями и результатами предметной деятельности человека мы можем перейти к анализу вопроса о побудительном значении возможных неадаптивных исходов деятельности в процессах целеполагания. Этот вопрос можно раскрыть на материале анализа познавательной деятельности человека (В. И. Аснин, Д. Б. Богоявленская, А. М. Матюшкин, Н. Н. Поддъяков, В. Н. Пушкин, В. А. Петровский, Я. В. Шарага и др.). То общее, что объединяет все обсуждаемые феномены, состоит в том, что испытуемых притягивает постановка таких вопросов, ответ на которые может и не быть им доступен, а может и отсутствовать вовсе, т. е. вопросы с непредрешенным ответом. Мотивация таких предпочтений должна быть рассмотрена в более широком контексте построения теоретической модели интерпретации активно-неадаптивных тенденций. Общение. Неизбежность неадаптивных исходов. То, что рождается в общении, оказывается неизбежно иным, чем намерения и побуждения общающихся людей (мы, как уже отмечено, различаем общение и коммуникацию). Действительно, если вступающие в общение занимают эгоцентрическую позицию, то это составляет вполне очевидную предпосылку распада общения. Если кто-либо стремится придерживаться позиции полной децентрации, то сама эта установка обнаруживает свою несостоятельность, и, кроме того, в тенденции такая позиция заключает в себе непредотвратимое зло самоутраты, обращая индивидуальность в общении в ничто, подвигая другого (других) к той или иной форме эксплуатации первого (позиция потакания в воспитании, самоотрешенности в любви, низведения себя до роли орудия в партнерском общении и т. п.). Альтернативу как первому, так и второму пути как будто бы образует позиция конгруэнции (Роджерс), которая при видимых достоинствах заключает в себе при ближайшем рассмотрении элемент деиндивидуализации общающихся, ибо исключает “пристрастность“ позиции оценки (“Любить всех — значит не любить никого“, — рассуждает один из героев Л. Н. Толстого). Наконец, особое душевное проникновение друг в друга, иногда достигаемое в общении, о котором говорят как о “слиянии душ“, оборачивается взаимным привязыванием (“Мы несем ответственность за тех, кого приручили“, — Сент-Экзюпери) или (и) страданием от рано или поздно происходящих потерь (недаром тема смерти неотделима от темы любви, когда “благо“ для любящих — их одновременная смерть, что зафиксировано в. искусстве, литературе, фольклоре; а если же кто-либо из любящих или любимых уходит из жизни раньше, это обрекает другого на страдания, которые тем сильнее, чем ближе они друг другу были (Виктор Франкл среди примеров логотерапии приводит установление смысла собственного страдания при потере близкого как своего рода платы за то страдание, которое испытал бы умерший, если бы первым ушел из жизни не он). — 132 —
|