|
Как подчеркивают авторы, регулятивная функция образа старости содержит два уровня. На предшествующих старости этапах жизненного пути существующий в общественном сознании образ старости выполняет программирующую роль для предварительного и потому во многом абстрактного предварения грядущего. В тот период жизни, когда старость становится реальным фактором биографии человека, образ старости становится образцом для социально-возрастной самоидентификации и, стало быть, для личностной реидентификации, для сохранения и обновления образа Я[307]. Регулятивная роль образа старости в процессе формирования жизненной программы, обнаруживает себя прежде всего в период прояснения жизненных замыслов и определения жизненных целей. Но, как отмечает Т. Ю. Дубровская, возможна ситуация, когда человек не может представить себя стариком[308]. Так, в традиционном обществе существовал определенно заданный набор вариантов жизнеосуществления. Динамика современного общества, ослабив роль традиций, предъявила личности требование творческого вхождения в очередной этап жизненного пути, творческого определения содержания своей жизни на данном этапе, поставила личность перед проблемой свободного выбора в отношении к образу старости. То есть исторический прогресс общества и связанный с ним процесс развития личности, индивидуальности неуклонно ведет к тому, что освобождение от необходимости жить в строгих рамках традиции дает человеку и в старости возможность для творческого самоосуществления[309]. Судя по данным различных исследований, можно стремиться к достаточно полному описанию различных проявлений ситуации старости; однако даже наличие эмпирических результатов в научной литературе ставит исследователя перед неразрешимой проблемой. Разнообразие возможностей жизненной самореализации и пути их мыслимой или действительной актуализации на склоне лет, остается непроницаемым для науки, поскольку облекается в сакраментально-внутреннюю, порой самооткровенческую и исповедальную форму. В культуре открытие этой формы принадлежит великим писателям. «Всякий старик спрашивает себя, правильно ли он прожил свою жизнь. Но и постановка, и формулировка, и острота этих вопросов, не говоря уж об ответах на них, индивидуальны». И воспроизвести их, как отмечает И. С. Кон, может разве что индивидуальная биография или роман типа «Жизни Клима Самгина», «Будденброков», «Саги о Форсайтах» или «Семьи Тибо»[310]. Особенность нравственного мира старости состоит в том, что человек (выходящий на пенсию) сталкивается с неопределенностью предстоящего образа жизни: на что теперь ему уповать, справится ли он сам или же ему придется рассчитывать на помощь общества. Такого рода неопределенность своеобразно окрашивает образ старости: гипотетическая старость связывается чаще всего с утратами, ибо компенсация кажется недостаточно полной. Образ старости подводит человека к смирению с ожидаемым, хотя, разумеется, для многих образ старости содержит в себе и положительные моменты (например, возможность достаточного отдыха, свободного времени). — 68 —
|