|
Возьмем, например, сюжетную линию Дуня – Свидригайлов из «Преступления и наказания». Дуня – сестра Раскольникова, в которой он души не чает и всячески её оберегает. И когда читаешь роман, то чувствуешь, что всеми силами Достоевский старается привить нам мысль о Свидригайлове, как о забубенном злодее, а о Дуне, как об ангеле, невинной жертве вышеназванного злодея, идеале чистоты и непорочности. Если же вглядеться в этот сюжет глазами психоаналитика, мы увидим, до чего же все наоборот. Дуня действительно является жертвой, но жертвой не Свидригайлова, а собственного Супер-Эго, вся ее ангельская чистота и невинность – не более чем блеф, - бессознательное желание выглядеть «хорошей девочкой» - а что может быть фальшивее, лживее и развратнее подобной позиции? Кто хоть как-нибудь знаком с психологией бессознательного (в любых ее ответвлениях), сразу почувствует, что именно Дуня является бессознательной совратительницей Аркадия Петровича, которая, получая так называемую «вторичную» выгоду в виде нарциссического любования собственной «непорочностью», крутит Свидригайлову «динамо», запуская опаснейшую игру (из серии «Игр в которые играют люди» - Эрик Берн), становясь при этом источником смерти сначала Марфы Петровны, а потом и самого Свидригайлова, человека зрелого, добросердечного и благородного, как показывают его поступки. Далее, в том же «Преступлении и наказании» Соня Мармеладова и её приемная мамаша Катерина Ивановна. На мой взгляд просто проявление демонизма, и на мой взгляд Достоевский здесь оказался совершенно близоруким психологом. Он всеми силами старается вызвать сострадание, описывая их якобы возвышенные страдания и духовность. А они несут в себе столько именно люциферического коварства, лживости, подавленной ненависти ко всему живому и человеческому, к самоей жизни, столько двойных стандартов, что порой диву даешься, как наивные читатели и даже искушенные литературоведы попадаются в сети этих извращенных представлений Достоевского-моралиста… Да, - и на старуху бывает проруха; и великие писатели, особенно те, кто падок на позицию учительствования, весьма склонны к ошибкам и вредным заблуждениям. Но, вспоминая шекспировского «Гамлета», мы можем вослед за королем Клавдием прозреть, что «там наверху, там, в подлинности голой лежат деянья наши без прикрас…»: действительно, как бы здесь мы не пытались истолковать поступки, есть место «подлинность голая», где все видно без прикрас. И я считаю, что психоаналитик гораздо ближе к видению происходящего без прикрас, чем такой бытовой психолог-моралист. — 134 —
|