|
Вероятно, истина посередине: Огинский надеялся на то, что царь не упустит возможности укрепить свои, пока "виртуальные" редуты, а шляхта – хоть в таком половинчатом варианте – обретет права и вольности, о потере которых она продолжала сокрушаться. Известно, что Александр I (благосклонно относившийся к Польше и к шляхте – в большой мере благодаря министру иностранных дел и своему личному советнику Адаму Чарторыйскому) склонялся к предложениям Огинского, но с началом войны 1812 г. на этих планах был поставлен жирный крест. Рисунок: Переход армии Наполеона через Березину – Шпилевский, с. 198. Последствия войны и восстания 1830-1831 г. Последствия войны 1812 г. известны: добившись от значительной части шляхты поддержки вплоть до поставки воинских сил и провианта, Наполеон оставил за собой разграбленные поселения и дымящиеся руины. Это еще более усилило недоверие крестьянства шляхте. Отсюда – печальное следствие. Даже долгие годы спустя попытки политических и культурных инноваций в Беларуси, предпринимаемые не только властями, но и – позже – интеллигенцией, нередко игнорировались массами (реже открыто, чаще – скрыто, путем пассивного саботирования "руководящих указаний" и "великих починов") или же поддерживались лишь формально. В некоторой степени – хотя сама эта "степень" варьируется – подобное недоверие по отношению к интеллигенции существует до сих пор. Что уж говорить о том времени, когда местная шляхта – как вследствие предыдущей истории, так и в результате "мягких", но весьма выразительных попыток Александра I навести мосты с Польшей – была практически полностью ополячена, и ее образ в самосознании крестьянина являлся образом "абсолютно чужого"? Это отношение сказалось на ходе восстания 1830-1831 года: крестьяне не спешили присоединиться к повстанцам, желавшим возродить Речь Посполитую в границах до 1772 г. – возможно, в силу усталости и фаталиcтических настроений, но скорее всего – вследствие нежелания менять "шило на мыло", т.е. один насильственный режим на другой. Итогом был разгром повстанческих отрядов. Часть шляхты была уничтожена (как в ходе восстания, так и после него), часть постаралась добиться прощения у Николая I и попыталась зажить прежней жизнью, часть эмигрировала… Что касается масс, то их жизнь во время и после восстания может быть описана пословицей: "паны б’юцца, а ў халопаў чубы трашчаць" – и уже в который раз… Искоренение "польского элемента" и руссификация "Северо-Западного края". Однако и у той части шляхты, что решилась жить по-прежнему, "по-прежнему" не получилось. Если и при Екатерине II и Александре I крупная шляхта на бытовом уровне могла существовать вполне комфортно (что, впрочем, не исключало ностальгии по Речи Посполитой), то при Николае I ее сравнительной автономии пришел конец. Приведу лишь несколько фактов: введение русскоязычного делопроизводства (с 1832 г.); закрытие Виленского университета (1832 г.); отнесение Белорусского учебного округа к Петербургскому; искоренение названий "Литва" и "Белоруссия" (и объединение их под официальным названием "Северо-Западный край"); отмена Статута в 1831 г. для Витебской и Могилевской, а с 1840 г. – для всех остальных западных областей. При том, что фактическое действие Статута в условиях империи было затруднено и до тех пор (так, М.В. Довнар-Запольский отмечает, что еще при правлении Александра I появлялись жалобы на неутвержение губернаторами избранных чиновников, на отстранение местных чиновников от должностей и т.д. [157, с. 308]), но все же он продолжал играть значительную символическую роль, т.е. являлся "символическим капиталом" (термин П. Бурдье). Символический капитал обладает не меньшим, а часто – и большим весом, чем экономический, т.к. дает его обладателям (в нашем случае шляхте и горожанам) возможность признания и престижа. Но самое важное здесь то, что на основе этого символического капитала – норм общей правовой и политической культуры – люди (пусть лишь верхушка) осознавали себя общностью. Существенным значением обладал и язык статута, будящий культурную память о временах ВКЛ. — 56 —
|