|
Что помогло белорусам не только пережить раскулачивание и репрессии, не только выстоять в войне, но вписаться в структуры нового государства? Накопленный за предыдущие века "золотой запас" адаптивных техник и средств, из которых почти все оказались пригодными в условиях СССР: и "должное место", и "косвенный путь", и умение изменять ситуацию снизу, исподтишка, под личиной выполнения приказа и многое другое. Что при этом дало возможность остаться белорусами? Давняя привычка создавать "малый анклав" в условиях государства: когда-то таким анклавом в чужеродной среде была собственная деревня, в СССР – собственная республика. Вспомним: герой одного из очерков, белорусский интеллигент – при всей его "советскости" – "своей землей" называет только Беларусь. Даже когда он оторван от малой родины, он несет ее в себе: очерчивает жизненное пространство ее нуждами; населяет его почти исключительно белорусами; сравнивает "наших" (т.е. белорусских) людей с русскими, "наши" деревни – с их "деревнями", "наше Слуцко-Копыльское государство" – с нелюбимой Москвой; постоянно мечтает о возвращении на "свою землю". Это не мешает "верхнему регистру" его адаптации: на этом уровне он – искренне советский человек, лояльный декларируемым идеалам (равенство, отсутствие панского гнета, всеобщее образование, интернационализм, труд и мн. др.). Таким образом сама этничность приобретает раздвоенный характер: ее первый пласт сформировался в детстве, в крестьянском окружении и потому имел традиционный "повседневностный" оттенок, но второй – возник ввиду государства и автономии (пусть даже и фиктивной) в этом государстве. Так что следует говорить не о том, что белорус был самым "советским" человеком, а о том, что советские декларации на этом раннем этапе "пути к социализму" казались не только декларациями и не столько советскими, сколько "народными". Пусть не государство, но во всяком случае "равноправная" республика (тогда в возможность реальной автономии в СССР еще верилось); пусть власть "Центра", но не произвол панов; пусть "советизация", но ведь и "белоруссизация", которая в течение первого послереволюционного десятилетия ощущалась реально; пусть "советские труженики", но не "дурные мужики". Вероятно, на первых порах действовало и ближайшее сравнение – с Западной Беларусью, отошедшей к Польше, где "к началу 30-х гг. белорусский язык был переведен на польский алфавит, 300 национальных школ были переведены на польский язык обучения, социал-демократическая "Грамада" разогнана полицией, а ее лидеры арестованы; многократно закрывались белорусские газеты регулярно закрывались белорусские газеты; преследованиям подвергались также православная церковь, культурные и общественные объединения. Белорусские патриоты приводили эти факты как доказательство угнетения и конфликта с польским государством" [153, с. 114]. — 323 —
|