Социальный статус психотерапии

Но кто, собственно, вершит «нормативную власть»? Cui bono? Cui prodest? Каков враг в лицо?

В том-то все и дело, что нет у него ни лица (социального, классового, индивидуального), ни интересов, более специфичных, чем «формирование отношения, которое в самом механизме делает тело тем более послушным, чем более полезным оно становится» (там же, с. 201), ни выгод, кроме садистского удовольствия от «тотального контроля» за

телами. Паноптикум - действительно, точный образ философской конструкции Фуко:

«Это важный механизм, ведь он автоматизирует власть и лишает ее индивидуальности. Принцип власти заключается не столько в человеке, сколько в определенном, продуманном распределении тел, поверхностей, света и взглядов; в расстановке, внутренние механизмы которой производят отношение, вовлекающее индивидов.... Следовательно, не имеет значения, кто отправляет власть. Любой индивид, выбранный почти наугад, может запустить машину: в отсутствии начальника - члены его семьи, его друзья, посетители и даже слуги. Точно так же неважно, каков движущий мотив: нескромное любопытство, хитрость ребенка, жажда знаний философа, желающего осмотреть этот музей человеческой природы, или злость тех, кто находит удовольствие в выслеживании и наказании» (там же, с. 296).

И начальник, и его слуги, и философы, и любопытный ребенок - все чохом превращаются в поработителей, как только им случается проявить интерес к эмпирическому познанию человека. Ведь знание есть власть. Насилие, таким образом, вершит логическая структура, хитрый и коварный Разум, пользующийся людьми (телами) для утверждения своего господства. Вот почему занятия психиатрией, психологией и психотерапией (а также, педагогикой, социологией и т. п.) столь политически неблагонадежны в глазах тех, «кого убеждает Фуко» - назначение этих наук видится им лишь в том, чтобы обеспечить управление человеком как объектом. В этом и состоит главный вывод археологии гуманитарных наук: «Безусловно, справедливо было бы поставить, - пишет Фуко, - аристотелевский вопрос: возможна ли и законна ли наука об индивиде? Вероятно, великая проблема требует и великого решения. Но есть маленькая историческая проблема - проблема

возникновения в конце XVIII века того, что, вообще говоря, можно было бы назвать "клиническими" науками; проблема введения индивида (уже не вида) в поле познания; проблема введения индивидуального описания, перекрестного опроса, анамнеза, "дела", в общий оборот научного дискурса. Несомненно, за этим простым фактическим вопросом должен последовать ответ, лишенный величия: надо присмотреться к процедурам записи и регистрации, к механизмам экзамена, формированию дисциплинарных механизмов и нового типа власти над телами. Является ли это рождением наук о человеке? Вероятно, его надо искать в этих малоизвестных архивах, где берет начало современная игра принуждения тел, жестов, поведения» (там же, с. 279).