Человек-волк и Зигмунд Фрейд

Несомненно, они изучили каждый найденный при мне клочок бумаги, каждую записку или номер телефона - следовательно, я должен был опасаться также за то, что подвергал опасности и своих друзей. Я непрестанно повторял допрашивающему меня офицеру, что могу показать ему и другие свои картины, чтобы убедить его, что живопись — это моя профессия, имеющая целью безобидное удовольствие. Наконец, он сказал мне, что я могу идти домой и вернуться с картинами. Я думал, он предложит мне принести их на следующий день или, самое позднее — через два дня. Но нет! Он приказал прийти через двадцать один день! Можете себе, представить, каким был для меня этот период ожидания? Мне кажется, к развил в себе тогда манию преследования; казалось, что люди говорят обо мне или наблюдают за мной, что, безусловно, было не так - хотя вообще-то у меня никогда не было чувства, что кто-то меня преследует. Однако я просто не мог ни о чем другом думать. Нечто подобное происходило со мной, когда у меня были проблемы с носом и я обратился к доктору Брюнсвик,- только тогда я боялся физической деформации (Еп-tstellung), а теперь — моральной. Я совершенно не знал, что мне делать или говорить. Мне казалось, что наиболее опасными для меня были связи с американцами, однако как ни странно, русские не спросили, есть ли у меня друзья в Америке. Я не знал, что в этом случае сказать, и все время мучительно размышлял о том, как ответить на этот вопрос, если они зададут его на новом допросе. Эти три недели ожидания стали самым чудовищным кошмаром. За это время я потерял в весе приблизительно десять фунтов. Конечно, в большом отчаянии находилась и моя мама..

Наконец (мне казалось, что прошли годы), настал день, когда я должен был вернуться с моими картинами на русскую военную базу. Представляете, в каком психическом состоянии я был тогда? Я знал, что, возможно, никогда больше не вернусь, что это конец. Я пришел; но, как оказалось, никто меня не ожидал. Допрашивавшего меня офицера вообще не было. Вместо него был другой, как мне показалось, вообще ничего обо мне не знавший,— ему не знакома была даже моя фамилия. Я все ему объяснил и показал свои картины, которые его заинтересовали, так как его сын был художником, и сам он немного рисовал. Мы немного поговорили о живописи, и затем он отпустил меня, не проявив абсолютно никакого интереса к моему делу.

Какое-то время я не мог поверить в свою счастливую судьбу. Я все еще боялся, что за мной придут. И лишь через Много месяцев, в течение которых ничего не произошло, я начал верить, что опасность миновала.