|
А сейчас я хочу попросить Вас, дорогая фрау доктор, вырезать из Вашей статьи два отрывка...4 Сейчас нам осталось обсудить еще один момент, а именно, мучившие меня в связи с этим событием угрызения совести. Как сказал мне профессор У. (он перечитал Вашу рукопись снова), в Вашей статье Вы указываете на то, что я упрекал себя за некорректное поведение с русскими, когда рисовал то здание. Если Вы действительна так все понимаете, то это ошибка. Я рисовал не здание как таковое, а пейзаж передо мной, дом был просто дополнением — всего лишь несколько цветовых пятен. Более того, «дом» представлял собой стену, в которой вместо окон зияли лишь черные дыры (результат бомбежки). Действительно, сами русские в конце концов сказали мне, что если бы я попросил разрешения, то мне бы позволили рисовать это старое разрушенное двухэтажное здание. И, независимо от того, насколько хорошо допрашивающие офицеры знали свое дело, они никогда не смогли бы убедить меня, что рисование этого здания представляло для России какую-либо опасность. Угрызения совести, которыми я терзался многие месяцы после случившегося, имели совсем другой характер. Они очень напоминали мои ранние депрессии (например, связанные с проблемами носа и лечения у доктора Мак). Обстоятельства были таковы, что я утратил контроль над собой и чувство реальности, как интерпретировал это Фрейд, и поступал так, как не поступил бы даже наполовину здоровый психически человек. Конечно, я имею в виду то, что я — русский - отправился рисовать именно в Русскую зону. Я уверен, что психоаналитику очень хорошо понятно, что же привело меня в Русскую зону — просто ностальгия и подобные ей чувства. Но что, спрашивал я себя, сказали бы и подумали бы мои друзья, если бы я рассказал им такую нелепую историю? Моя мать еще более подливала масла в огонь, снова и снова говоря об этом «безумном поступке, который никто не сможет понять» (рисовать не где-нибудь, а именно в Русской зоне). С психоаналитической точки .зрения эти угрызения совести можно было бы определить как конфликт между «эго» и «суперэго». Высказанное в Вашей статье замечание о «моральной деформации», контрастирующей с «физической» (проблема с носом), согласуется со всем этим особенно удачно. Мне хотелось бы также остановиться на нескольких моментах, за- • тронутых в Вашей статье,- а именно на том месте,, где я говорю, что сейчас уже могу понять тех людей, которые признаются в несовершенных ими преступлениях. Я очень хорошо помню, что говорил Вам об этом. Естественно, сейчас я понимаю это гораздо лучше, потому что знаю, что чувствует человек на допросе. Тем не менее, мне кажется, что я говорил тогда слишком категорично. Ведь часто в подобных несовершенных преступлениях признаются при судебном разбирательстве лишь для того, чтобы, котя бы на время, положить конец этому мучительному процессу. Позже опт этих «признаний» могут отказываться. Иногда человек может с чем-то согласиться еще и потому, что потерял всякую надежду быть когда-либо услышанным... — 233 —
|