Мечтание и интерпретация

В старших классах школы я читал некоторые произведения Шекспира, Мелвилла, Оруэлла, Готорна, Хемингуэя и других авторов, но совершенно не понимал, что делает их стиль письма хорошим, а тем более великим. (Не уверен, что я вообще когда-нибудь задумывался об этом.) Я очень отчетливо помню, как первый раз услышал звучание хорошего произведения, которое представляла собой студенческая статья. В абзаце, зачитанном вслух на вводном курсе по письму осенью 1964 г., студент-писатель описывал, как хорошо он себя чувствовал однажды утром. Проходя по дорожке перед своим домом мимо собаки, он поздоровался с ней. Я не могу точно вспомнить, какие слова употребил студент в этих предложениях, но я слышал и чувствовал в его языке биение живой жизни, какого никогда не встречал прежде. При том, что возраст рассказчика не был указан, автору не только удалось как-то передать в языке, что значит чувствовать себя хорошо, но и ухватить сущность бессознательного ощущения того, что это значит — быть мальчиком (пяти или шестнадцати лет — не имеет значения). Я был зачарован тем, что в этих предложениях не было абсолютно ничего подражательного или надуманного.

Учебный год продолжался, и становилось все труднее определять то место, где заканчивается стиль и начитается содержание. Отношения между прошлым и настоящим также становились интересными и сложными: стало казаться, что прошлое во многом было реальным для человека — настолько, насколько был реален язык, который он мог создать в настоящем.

Неясность прошлого становилась ощутимой в его упрямом отказе сводиться к словам. “Иллюзия “внутреннего искреннего я”, выражаемого словами, казалось, рушилась. На ее месте стало возникать ощущение, что “искренность” (слово, значение которого постоянно расплывалось и ускользало) была переживанием, неразрывно связанным с тем, как человек употребляет язык, чтобы дать узнать себя самому себе или другому человеку. Я никогда не формулировал этих идей как таковых, когда учился в колледже (или в течение последующих десятилетий). Не только потому, что не мог этого сделать — я и не испытывал желания попробовать.

Ретроспективно кажется, что одним из предметов, с которыми мы экспериментировали в этом вводном курсе по чтению и письму, было взаимное проникновение переживаний человека, его попыток передавать эти переживания средствами языка и того воздействия (на себя и других людей), которое слова и предложения оказывали при этой попытке. Эксперимент в письме, чтении и слушании, который я только что описал, имеет много общего с экспериментом в думании, чувствовании и общении, который составляет сердцевину аналитического переживания. На аналитическом сеансе мы редко применяем письмо как средство выражения, но используем слова и наши развивающиеся способности к слушанию языка (как языка пациента, так и нашего собственного) в его высказанных и невысказанных формах.