Мечтание и интерпретация

В ходе мечтания о разговоре с моей подругой (когда делались выдающие желаемое за действительное, но отчаянно реальные попытки “вычислить”, что надо делать) произошел важный психологический сдвиг. То, что в этом мечтании начиналось как настоятельное желание, чтобы вещи были справедливыми и “имели смысл”, стало болезненным чувством стыда в связи с тем, что я не смог оценить глубину той изоляции, которую переживала моя подруга. Символическое и аффективное содержание мечтания еще не образовывало сознательного чувства собственной изоляции, по поводу которого я мог бы говорить с собой или с пациенткой. Тем не менее, несмотря на тот факт, что сознательное вербально-символическое понимание переживания мечтания в тот момент отсутствовало, возникло важное бессознательное психологическое движение, которое, как мы увидим, наложило существенный отпечаток на последующие события сеанса*.

Повернув фокус своего внимания к г-же В., я возвращался не к тому месту, в котором находился на сеансе, а входил в новое психологическое “место”, не существовавшее раньше, место, отчасти эмоционально порожденное переживанием только что описанных мной мечтаний. Г-жа В. в тот момент говорила в тревожно-давящем, идеализирующем стиле о своих отношениях с коллегами. Переживание мечтаний, описанных выше (включая мое переживание защитного психического онемения), сделали меня более чувствительным к переживаниям психологической боли, маскируемым опорой на маниакальные защиты, в частности, боли от усилий жить в ужасном одиночестве и изоляции при чувстве собственного бессилия.

Мечтание “игры с часами”, возникшее до этого на сеансе, приобрело теперь новое значение в новом эмоциональном контексте. “Предыдущее” мечтание возникло как будто в первый раз, потому что вспоминание его в новом психологическом контексте сделало его другим “аналитическим объектом”. “Умственная игра”, как я воспринимал ее в тот момент, была наполнена не скукой, отстраненностью и клаустрофобией, но отчаянием, которое воспринималось как мольба. Это была мольба к кому-то или чему-то, на кого можно положиться, какая-то якорная точка, которую можно было узнать и локализовать и которая могла хотя бы на мгновение остаться как данность. На сеансе возникли “мультивалентные” чувства, — которые одновременно несли в себе мои чувства в отношениях с J. и в разворачивающихся аналитических отношениях.

Только что описанное аффективное движение нельзя точно концептуализировать как “раскрытие” прежде “скрытых” чувств в моем прошлом опыте отношений с J. Так же неверным было бы сводить то, что возникало в связи с этим, к процессу, в котором пациентка помогала мне “проработать” мои неразрешенные бессознательные конфликты в отношениях с J. (процесс, который Сирлз [Searles 1975] обозначил как превращение пациента в “терапевта для аналитика”). Скорее, я понимал переживания мечтаний, порожденные на описываемом сеансе, как отражение бессознательных интерсубъективных процессов, в которых аспекты мира моих внутренних объектов были переработаны тем специфическим образом, который был уникально задан особыми бессознательными конструкциями, порожденными аналитической парой. Эмоциональное изменение, которое я переживал по отношению к моим (внутренним) объектным отношениям с J., могло возникнуть только в контексте специфиче­ских бессознательных интерсубъективных отношений с г-жой В., существовавших в тот момент в описываемых мной аналитических отношениях. Внутреннее объектное отношение с J. (или с любым другим внутренним объектом) не является фиксированным целым; это текучий набор мыслей, чувств и ощущений, постоянно находящийся в движении и всегда подверженный новому влиянию и переструктурированию, когда он вновь переживается в контексте каждых новых интерсубъективных отношений. В каждом случае это является отдель­ным аспектом в сложном движении чувств, образующих внутренние объектные отношения, которые становятся наиболее живыми в новом бессо­знательном интерсубъективном контексте. Именно это делает каждое бес­сознательное аналитическое взаимодействие уникальным как для аналитика, так и для анализируемого. Я не рассматриваю аналитическое взаимодействие в терминах заранее существующей у аналитика чувствительности к анали­тическим отношениям, которая “вступает в игру” (как при нажатии клавиш на пианино) под действием проекций или проективных идентификаций паци­ента. Скорее, аналитический процесс включает в себя создание новых бессознательных интерсубъективных событий, которые никогда раньше не существовали ни в аффективной жизни аналитика, ни в аффективной жизни анализируемого.