|
Г-жа В. серьезным, но покорным тоном сказала, что, рассказывая мне сон, она вначале идентифицировалась с ребенком, так как часто чувствовала себя брошенной мной. Затем она быстро и неожиданно продолжила, заявив, что эта интерпретация кажется ей “какой-то ложью”, поскольку она ощущает ее как “надоевшую старую песню, что-то вроде коленного рефлекса”. Затем пациентка сообщила, что во сне было несколько очень расстроивших ее моментов, начиная с того, что она чувствовала себя “обездвиженной” и неспособной предотвратить то, что видела. (Это напомнило мне стыд, который я чувствовал на предыдущем сеансе в связи с мыслью, что я защитил себя от изоляции, которую испытывала моя подруга J. и в каком-то смысле наблюдал за всем, будучи обездвижен.) Г-жа В. добавила, что еще больше расстроило ее то чувство, что она была и ребенком и мужчиной в этом сне. Она опознала себя в том, как ребенок пристально смотрел ей в глаза и улыбался отрешенно и насмешливо. Улыбка ребенка была похожей на невидимую улыбку торжества, которой она часто внутренне улыбалась мне в конце каждой встречи (и много раз во время встреч), показывая, что она “выше” психологической боли и “неподвластна ей” и что это делает ее гораздо более могущественней, чем я (что бы я об этом ни думал). Меня тронули сознательная и бессознательная попытки пациентки сказать мне — пусть не напрямую, — что она в какой-то степени ощущает, каково мне выносить ее вызывающие заявления о том, что она не нуждается во мне, и ее торжествующие демонстрации своей способности занимать место выше (вне) человеческих переживаний и психологической боли. Затем г-жа В. сказала, что очень испугана тем, как ей легко стать мужчиной и ребенком в сновидении, то есть как легко она входит в образ “робота”, в котором способна полностью разрушить анализ и свою жизнь. Она была ужасно напугана своей способностью обманывать себя, подобно тому, как мужчина верил, что сажает ребенка на горку. Г-жа В. сказала мне, что может легко разрушить анализ таким глупым способом. Она чувствует, что совсем не может полагаться на свою способность различать реальный разговор, нацеленный на изменение, и “псевдоразговор”, ведущийся для того, чтобы заставить меня думать, будто она говорит что-то, когда она ничего не говорит. Даже в данный момент она не может сказать, в чем разница между тем, что она реально чувствует, и тем, что она изобретает. Я хотел бы лишь схематично представить элементы следующей встречи, чтобы передать образ аналитического процесса, который был приведен в движение двумя только что описанными сеансами. — 75 —
|