Мечтание и интерпретация

С другой стороны, я мог ожидать, что если не буду делать интерпретаций, г-жа В. еще больше отстранится и перейдет к другому вопросу, который будет еще более лишенным жизни, чем предыдущий. В прошлом пациентка в таких обстоятельствах становилась сонливой, так что это воспринималось нами обоими как злобный контроль с ее стороны, временами она засыпала на периоды до пятнадцати минут. Когда я интерпретировал уход пациентки в сон как способ защиты себя и меня от своей (и моей) злости, у меня возникало впечатление, что пациентка относилась к моим словам как к драгоценным предметам, которые нужно огородить (как комочки бумаги с ковра), а не использовать их для порождения собственных идей, чувств, реакций и т.д. Аналогично этому, интерпретации такого использования пациенткой моих интервенций не были продуктивны. Предыдущие обсуждения с г-жой В. этой формы аналитического тупика привели к тому, что она саркастически заметила: Оливер Сакс должен был написать о ней рассказ и назвать его “Женщина, которая не могла обдумывать”.

Пока г-жа В. говорила, а я мучился над описанной дилеммой, я начал думать о сцене из фильма, который видел в предыдущие выходные. Коррумпированный чиновник получает от главаря мафии приказ совершить самоубийство. Он паркует свою машину на оживленной магистрали и приставляет пистолет к виску. Затем машину показывают с большого расстояния с противоположной стороны магистрали. Окно со стороны водителя мгновенно окрашивается в красный цвет, но не разбивается. Звук, свидетельствующий о самоубийстве, оказывается не выстрелом, а шумом непрерывного уличного движения. (Эти мысли совсем ненавязчивы и занимают всего несколько секунд.)

Г-жа В. без паузы или перехода продолжает говорить о свидании, которое у нее было накануне вечером. Она описывала мужчину с помощью набора несвязных наблюдений, в основном лишенных чувства — что он хорош собой, начитан, в его поведении проявляются признаки тревоги и т.д. Не было практически никакого намека на то, как себя чувствовала пациентка, проводя с ним вечер. Я сознавал, что г-жа В. говорила все это не мне. Очень может быть, что она говорила даже не себе самой, потому что мне казалось, что ее нисколько не интересует то, что она говорит. Я уже много раз интерпретировал это чувство отдаленности пациентки от меня и от себя самой. В тот момент я решил не предлагать это наблюдение в качестве интерпретации отчасти потому, что чувствовал: оно будет воспринято как еще одно “жало”, а я не знал, как сказать ей об этом иначе.

Когда пациентка продолжила, я почувствовал, что время движется крайне медленно. У меня было клаустрофобическое переживание, что я проверяю время по часам, а через некоторое время снова смотрю на часы и обнаруживаю, что стрелки не сдвинулись с места. Я также поймал себя на том, что играю в игру (в которой не было ничего забавного), наблюдая за секундной стрелкой часов на противоположной стене комнаты, которая описывала свои круги, и в какой-то определенный момент ее движения на цифровых часах автоответчика возле моего кресла одна цифра менялась на другую. Сов­падение двух событий — положения секундной стрелки часов и момента смены цифры на автоответчике) приковывало мое внимание таким странным, гипнотизирующим, хотя не возбуждающим и не захватывающим образом. Прежде я не занимался ничем подобным во время сеансов с г-жой В. или с какими-либо другими пациентами. У меня возникла мысль, что эта умственная игра, возможно, отра­жает тот факт, что я переживаю взаимодействие с г-жой В. как механическое, но эта мысль показалась мне заученной заранее и совершенно неадекватной разрушительной природе этой клаустрофобии и других слабо определяемых чувств, которые я испытывал.