|
Затем пациентка сказала, что мои слова вызвали у нее чувство, что я “понимаю, но не разоблачаю ее, если это различие имеет смысл”. Она ожидала, что испытает очень болезненное смущение, если я заговорю об этом ее аспекте. Оставшиеся несколько минут до конца сеанса она промолчала. В начале следующего сеанса г-жа А. сообщила, что прошлой ночью ей снился сон. В нем она была ребенком. Во сне она проснулась и обнаружила, что у нее полиомиелит (болезнь, которой она очень боялась, когда была совсем маленькой). Проснувшись (во сне), она не могла двигать ногами и не чувствовала их. Она была и крайне испугана, и поразительно спокойна. Она представила, что никогда больше не сможет двигать ногами или ощущать их. Пациентка сказала, что сон кажется ей реакцией на то, что случилось у нас вчера на сеансе. Сон был тихим, так что он напомнил ей о периодах молчания во время нашей встречи. Чувство во сне также было очень странным сочетанием ужаса и облегчения, связанным с тем фактом, что та вещь, которой она боялась больше всего, в конце концов произошла. Я подумал о замечании Винникота (Winnicott 1974) о том, что ужасное событие (страх крушения, разрушения) — это событие, которое уже произошло, но еще не пережито. Кроме того, я подумал, но не сказал, что пациентка начала признавать свою эмоциональную/сенсорную смерть (паралич и потерю ощущений) без ее немедленного погребения под развлекательными историями: тишина на мгновение перестала заполняться шумом. По-видимому, у пациентки стала проявляться рудиментарная способность наблюдать и размышлять о том, что она переживает, т.е. о своем чувстве смерти. Теперь проявился один из ее аспектов (представленный ощущающей/непарализованной частью в ее сне), который мог парадоксальным образом чувствовать смерть другого ее аспекта и переживать ложь (шум) как ложь. Невозможно в рамках этой главы детально описать события, происходившие в анализе в последующие месяцы и годы. За только что описанным сдвигом в переносе-противопереносе последовало обсуждение центрального места, занимаемого в анализе переживанием пациенткой своего тайного подглядывания за мной сексуально возбуждающим образом и ее фантазии о тайном, возбуждающем, опасном наблюдении меня в процессе моего возбужденного наблюдения за ней. В течение этого периода работы начали постепенно обсуждаться детали отыгрывания во время сеанса (acting in) (например, наблюдения пациентки за моим наблюдением за ее одеждой, лежащей у моих ног). Конечно, эти дискуссии проводились так, чтобы не создавать эффекта смущающего/возбуждающего раздевания пациентки, аналитика или анализа. Вместо этого преобладали чувства одиночества и безнадежности пациентки от мысли, сможет ли она когда-нибудь ощущать себя иначе, чем “искусственной” (“made up person”). — 37 —
|