Мечтание и интерпретация

Я пытался быть в своих “мечтаниях” (Bion 1962a) во время сеансов, поскольку считаю этот аспект аналитического опыта необходимым для понимания переноса-противопереноса (Ogden 1989b, 1994a,b,c,d). Во время одной из наших встреч пациентка говорила, что накануне вечером вместе с мужем смотрела телевизор. Она описывала, как они сидели на диване в гостиной, и она чувствовала, что они похожи на двух незнакомцев в поезде метро, сидящих рядом без малейшего чувства общности. Когда г-жа А. говорила, я обнаружил, что думаю о том, что управляющий стоянки возле моего офиса начал приготовления к открытию мойки для машин. Недавно он приобрел промышленный пылесос, который при работе издавал оглушающий звук. Его подруга, которую я считал грубой и жесткой женщиной, помогала ему в этом. Я представил, что звоню в мэрию, чтобы оставить жалобу о нарушении правил об уровне шума. Существуют ли такие правила? Как же их может не быть? Есть ли кто-то в мэрии, с кем я мог бы это обсудить? Должен же быть какой-то процесс рассмотрения этих запросов. Я все больше тревожился и представлял себе эту недоступную аргументацию, недоступную пару и бюрократическую волокиту в мэрии, где нет никого, кто отвечал бы за это.

Когда я вышел из этих все более затягивающих мыслей, чувств и ощущений, то был поражен интенсивностью переживаемой мною тревоги*. Я заинтересовался параллелью между парой на автостоянке и родителями пациентки: у каждой пары были свои планы, на которые ни пациентка, ни я не имели власти повлиять. У меня возникла гипотеза, что идея пугающего, мешающего шума пылесоса могла быть связана с фантазией о шуме, исходящем из спальни родителей пациентки, мешающем шуме полового акта, который был и пустым (вакуум)*, и поглощающим (засасывающим мир внутренних объектов пациентки). Мои гипотезы, касающиеся связи между элементами мечтания и моим пере­живанием пребывания с пациенткой казались натянутыми и интеллектуализированными. Несмотря на это, мечтание оставило у меня чувство крайней озабоченности и заставило быть бдительными к тому, что мне мешает что-то, происходящее между мной и пациенткой.

В течение нескольких месяцев после описанной сессии я постепенно стал испытывать чувство гордости при мысли, что другие люди могут знать о том, что я аналитик г-жи А. С одной стороны, эта фантазия доставляла мне удовольствие, а с другой — вызывала глубокий стыд (и я сумел почти полностью вы­травить ее из сознания). Г-жа А. часто меняла шляпки, пальто и шарфики, и я обнаружил, что мне интересно, что она наденет сегодня на сеанс. Проходя в офис, она оставляла свое пальто на полу возле кушетки (почти у моих ног). Ярлык портного часто оказывался на виду, и я напрягался, чтобы прочесть его (вверх ногами). (Должен подчеркнуть, что противопереносные** чувства, которые я не описываю, образовывали молчаливый фон, еще не ставший фокусом для сознательного анализа. Другими словами, эти аспекты анализа еще не стали “аналитическими объектами” [Bion 1962a, Green 1975, Ogden 1994a,b,c], т.е. элементами интерсубъективного опыта, используемого в процессе порождения аналитического смысла. Набор этих мыслей, чувств и ощущений остался частью в основном неосознанного интерсубъективного поля, на котором я в тот момент был скорее участником, чем наблюдателем.)