Мечтание и интерпретация

На мгновение мне показалось, будто для меня была поставлена ловушка и я попался в нее, но я также понимал, что сам был частью этой ловушки. То, что я попался в ловушку, не было для меня самым унизительным. Мое смущение сосредоточилось на идее, что я попался в ловушку очень давно и не осознавал этого. Я чувствовал, что каждый раз, когда смотрел (теперь это казалось мне вуайеризмом), я сам находился под наблюдением. Мой секрет никогда не был секретом. Кроме того, в этом было сильное ощущение предательства.

Теперь я полностью признался себе, что вначале бессознательно чувствовал гордость, удовольствие и вину из-за своей включенности в эротизированный дуэт с г-жой А.

В момент озарения, который я описываю, я понял, что, играя роль в этой сцене, раньше я чувствовал себя взрослым, теперь я внезапно почувствовал себя маленьким ребенком, который обманывает сам себя. Моя незрелость была демаскирована. Я почувствовал себя вне взрослой сексуальности, с носом, прижатым к стеклу. Во сне это было представлено в образе пациентки, глядящей через окно и испытывающей при этом инфантильную (уринарную) форму сексуального возбуждения.

После этого я смог более откровенно признаваться себе в своих переживаниях в переносе-противопереносе. Кажется, я включился в бессознательную кон­струкцию, порожденную в анализе, посредством которой пациентка придавала форму важным аспектам мира своих внутренних объектов. Это выглядело так, как будто мое сильное смущение представляло собой отчужденную и спрое­цированную версию унижения пациентки, обнаруживающей, что она — ребенок, подглядывающий за (деградировавшим) половым актом родителей (который был отчасти эквивалентен “вечеринкам”). (На менее сознательном уровне пациентка чувствовала, что она с возбуждением наблюдает за своим возбуж­дением.) Я переживал и иллюзию/бред (illusion/delusion) участия в половом акте родителей, и унижение от того, что при этом выяснялось, что я только ребенок, с возбуждением претендующий на то, чтобы стать частью первичной сцены.

Г-жа А. и я в асимметричном, но общем переживании этой переносно-противопереносной драмы каждый по-своему настаивали, что мы не лишние в этом родительском сношении, а “настоящие” взрослые, участвующие в нем. В этот момент я начал понимать сон пациентки как отражение одного из аспектов мира внутренних объектов г-жи А., который прежде едва осознавал: образ полового сношения во сне был образом мертвого сношения. Старик — одновременно представляющий меня, внутренний мир пациентки и аналитические отношения — был депрессивен и одинок, глубоко погружен в чтение или, возможно, пытался избежать своей депрессии посредством одинокого, пустого сексуального возбуждения.