|
Еще не умея понять, сон это был или явь, Костя несколько минут лежит ошарашенный. Несмотря на то, что оргазм уже затих, возбуждение и жгучее желание не унимаются. Он всё еще видит её глаза перед собой; её глаза во время ЭТОГО. Может быть он неожиданно вспомнил то, что действительно произошло в детстве и, будучи запретным, было изгнано сознанием на долгие годы? Нет, это невозможно! Он и представить себе не может, как бы он... нет, как бы они оба жили, как смогли бы смотреть друг на друга, разговаривать, случись это на самом деле! Это была бы какая-то иная жизнь, выдержать обнаженный нерв которой возможно, только если быть абсолютно открытым, прозрачным, готовым к предельной степени близости. Конечно, это невозможно с обоих сторон... Впрочем, - Костя встряхнулся, - о чем он думает так серьезно? Он что, обалдел? Боже, приснится же такое! Он вскакивает с кровати и бежит под душ. Но даже студеная вода не помогает избавиться от наваждения. За завтраком Костя погружается в воспоминания. Похожие чувства и ощущения столь невероятной близости, ключи к которой ему открылись в сегодняшнем крамольном сне, он испытывал с Соней Вознесенской. Тогда ему казалось, что он потерял свои границы, стал единым с каким-то непостижимо нежным и необъятным пространством. Истерика, случившаяся с Соней, прервала эту распахнутость миру... Стоп! Вчера вечером, когда он шел от Гриши, вплоть до момента засыпания – он ведь переживал что-то очень похожее, только немного по-другому! С Соней было взаиморастворение, а вчера взрыв: мир взрывался в него, Костю, он же взрывался навстречу миру. Это были две стороны той несказуемой близости, которую он испытал только что во сне. Взаимное растворение с Соней и взаимный взрыв с миром, соединившиеся в порочном (ум его оперировал еще, не смея отказаться от всех защит, подобными категориями) сне... И вот она – догадка: вчера, под влиянием Гришиных слов и нескольких строк из Юнга, он ВСПОМНИЛ Бога, и сегодняшний сон оказался символом той страсти, которая уже многие годы зрела в нем, не смея проявиться и заявить о себе. Это было всепоглощающее, страстное желание близости с Богом, близости абсолютной, безоглядной, без-защитной. В этом сне мать – амбивалентная фигура, символ дара жизни и смерти, первой без-умной любви и первой ненависти (вспомнилось осознание ненависти к матери в истории с Викой Станкевич) – явилась символом неописуемой полноты Слова. Желание абсолютной близости с Богом... Когда стерты все границы... И тут Костя вспоминает о трех женщинах, которые внезапно одновременно заявили о себе и о своем желании быть с ним. Каждая из них обладала только ей свойственными чарами. Выбор каждой из них (а выбирать придется, и Костя это отлично понимал) сулил свои неповторимые прелести, но и свои опасности. Смертельная (в буквальном смысле) опасность встречи с Натэллой окупалась сладчайшим безумием, очарованием юности и безудержной силы пола. Соня, открывшая ему дверь в сад Эдема, в блаженство узнавания и растворения друг в друге, непостоянная, ветреная красавица Соня – не таят ли отношения с ней опасности попасть в ловушку бесконтрольной ревности, вспышки которой могут погубить и его и её. Погубить в прямом смысле слова – это не менее опасно, чем Заур и его головорезы. Галя, жизнь с которой может быть уютна и удобна во всех отношениях... Но не последует ли за этим уютом забвение смысла, и гибель души? Конечно, все эти опасности могут оказаться сильно преувеличенными и их вполне можно избежать... В конце концов, он ведь в каком-то смысле и рожден для риска (уретральное биологическое предназначение)! — 140 —
|