Причастие

• Я, Толя не психотерапевт, но скажу тебе вот что. Твое желание постоянно доказывать себе, что ты победитель, вызывает у меня ассоциацию с моделью, которую описал еще Гегель[69], а потом, уже в начале двадцатого века, развил русский философ Александр Кожев[70], который в двадцатых годах эмигрировал во Францию и собрал вокруг этой темы весь французский бомонд. Это - модель раба и господина. А то, что именно сегодня тебя тряхнуло – это как раз закономерно, - ведь ночью мы говорили о постмодерне, о плюрализме, об отсутствии центра, подчинения и власти. Вот твое подсознание и среагировало: как это – отсутствие власти? Стало быть, все твое нутро на теме господина и раба замешано...

Толя встал и заходил по полянке. Хотя двигался он неторопливо, видно было, что ему стоит немало усилий сдерживать волнение. Наконец он произнес, причем, произнес сдавленным голосом:

• Я не совсем уловил суть твоих слов, но что-то ты во мне зацепил. Как-то мне не по себе. Сердце колотится, голос вот дрожит... Расскажи-ка мне про господина и раба. – Голос хоть и сдавленный, но в нем появились повелительные нотки.
• Давай я начну издалека, чтобы ты немного успокоился, а потом постепенно подойду к сути.
• Слушай, а чего это меня так заколбасило, когда ты про господина и раба заговорил?
• Не торопись. У меня есть на этот счет гипотеза, и я ее хочу проверить, только нужно, чтобы ты сначала расслабился, а когда тебя снова вставит, ты сразу скажи.
• Лады. – Толя сел на траву, голос его уже не дрожал. – Я слушаю.
• Тогда начнем с истории. Кожев, о котором я тебе говорил, был мужик продвинутый. Писал диссертацию в Париже под руководством одного из отцов экзистенциализма – Карла Ясперса[71]. Знал китайский, тибетский языки и санскрит. Разделял идеи буддизма хинаяны[72] и пытался их соединить с философией всеединства Владимира Соловьева[73]. Особенно увлекался Гегелем. И вот, где-то в конце двадцатых годов Кожев двинул очень дерзкую идею о том, что будущее мира и смысл настоящего, а заодно и значение будущего зависят от того, каким образом мы проинтерпретируем Гегеля. И дал свою интерпретацию. Причем в той версии, которую дал Кожев, гегелевская теория вполне способна была соблазнить поклонников Ницше, каковых было пруд пруди в те годы.
• Я вроде успокоился, - перебил Толя. – Ты давай, переходи ближе к делу, а то все пока вокруг да около. Впрочем, про Ницше я бы послушал...
• Про Ницше я не буду, а вот про то, что интерпретация Гегеля, данная Кожевым была в духе ницшеанства пропитана духом авантюры и риска, - пару слов скажу. Теория Кожева угрожала самой личности, выводя за стереотипы общепринятого добра и зла. Ну и как водится, на такую идею слетелось множество всякого продвинутого люда. Кожев, не долго думая, собрал семинар, где он и обкатывал свои идеи, которые вскоре положили начало так называемому неогегельянству. А разработал он только одну тему – тему отношений господина и раба, но разработал досконально. Это было актуально и воспринялось сразу многими людьми и направлениями. Поэтому на семинарах Кожева собирался весь цвет парижской элиты и, среди прочих, кстати, те, кто впоследствии стоял у истоков постмодерна и предшествующих ему направлений.

Костя увлекся. Он забыл уже свою первоначальную цель и перестал обращать внимание на реакции Толика. Тот сидел как в трансе, уставившись в одну точку и, похоже, погрузившись в себя и не особо вслушиваясь в Костину речь. Костю же несло: