- Но ведь сейчас мы вряд ли найдем много Людей Поступающих, тех кто осознал свое не-алиби в бытии. Получается, Михаил, что вы построили философию будущего?
- Я и сам, признаться, так же считаю, - подтвердил мою гипотезу Ругевич, - Таких людей, как говорил Достоевский – один, ну, много два, да и те где-нибудь в Египте в затворе спасаются...
- Категорически с тобой не согласен, Володя! – взорвался Бахтин, - Говоря так, ты тем самым утверждаешь, что поступок иррационален. А он в своей целостности, напротив, более чем рационален. Он – ответственен.
- Извини, Миша, но этого я так и не могу понять и принять, сколько мы с тобой об этом не говорили, - развел руками Ругевич.
- Хорошо, посуди сам, пережить чистую данность нельзя. Поскольку я действительно переживаю предмет, - вот, к примеру, этот стакан с чаем, - хотя бы переживаю-мыслю, он – стакан этот – становится меняющимся моментом свершающегося события...
- Какого события?
- Переживания-мышления этого самого стакана. А если это так, то он обретает заданность, то есть, дан в неком событийном единстве, где неразделимы моменты заданности и данности, бытия и должествования.
- Ну и что ты хочешь этим сказать? Это все только отвлеченные категории, - Ругевич скривил губы, а ведь минуту назад восторгался и кричал о гениальности теории Михаила! Бахтин же все убыстрял шаг, перемещаясь из угла в угол маленькой комнатки. Казалось, что еще немного и он взлетит над нами.
- Все эти отвлеченные категории как раз и являются моментами живого, конкретного, наглядного и единственного события... Ну да Бог с ним, со стаканом, - Михаил внезапно остановился, будто его постигло озарение и он, наконец, поймал долгожданную нить Ариадны в своих размышлениях, - Вот живое слово – что может быть нагляднее – уже тем, что я заговорил о нем, я стал к нему в неиндифферентное, а заинтересованно-действенное отношение. Поэтому-то слово не только обозначает предмет, но своей интонацией выражает и мое ценностное отношение к предмету, выделяет желательное и нежелательное в нем. И, тем самым, делает предмет моментом живой событийности.
- Уж больно ты абстрактно рассуждаешь, Миша, я уже и нить потерял. Мы ведь поспорили было о том, что людей, осознающих свое не-алиби в бытии почти что не найти, а ты вон в какую поэзию пустился... – Ругевич уже не горячился, а будто бы даже слегка увял.
- Погоди, - продолжил Бахтин, так же неподвижно стоящий в том самом месте, где его настигло озарение, - я туда как раз и веду. Все действительно переживаемое, переживается как данность-заданность, интонируется, имеет эмоционально-волевой тон, вступает в действенное отношение ко мне в единстве объемлющей нас событийности. Так вот, эмоционально-волевой тон – неотъемлемый момент поступка, даже самой абстрактной мысли, поскольку я ее действительно мыслю. Таким образом, даже самая абстрактная мысль осуществляется в бытии, приобщается к событию, а значит, является ответственным поступком.
— 46 —
|