|
В Индию Духа купить билет.» - Упоминание «Индии Духа» лишний раз указывает нам на медитативное состояние поэта: «Индия Духа» ассоциируется с йогой и медитацией. Смерть-инициацию поэт проходит в седьмой и восьмой строфе. Однако, подвергнувшись инициации внезапно, без соответствующей подготовки, по вдохновению, он не может подобно опытному мистику свободно передвигаться в том пространстве. Увидев «Дом в три окна», где «Машенька... жила и пела», он может лишь кричать: «Остановите, вагоновожатый, Остановите сейчас вагон!» - Претерпев страдания от собственного бессилья и раскаявшись в грехах, поэт достигает полного окончательного прозрения: «Понял теперь я: наша свобода - Только оттуда бьющий свет, Люди и тени стоят у входа В зоологический сад планет.» - Он, как удачливый мистик, удостаивается созерцания фаворского света; слово «сад» прочитывается как «рай», «эдем»; «планеты» говорят о единении с Космосом, а слово «зоологический» - о необходимости животного безмыслия для этого единения. Кроме того, упоминание зоологического сада, где смотрят на животных, говорит нам о созерцательной медитативной технике, а то, что у его входа стоят вместе «люди и тени», - о тождестве для посвящённого «этого» и «того» мира. Как бы в награду за это понимание прорывается: «...ветер, знакомый и сладкий, И за мостом летит на меня Всадника длань в железной перчатке И два копыта его коня. Верной твердынею православья Врезан Исакий в вышине...» - Поэт вышел из состояния медитативного транса, но он уже посвященный, и поэтому знакомый окружающий мир уже иной, сакрализованный: памятник Петру I за мостом летит на поэта, но при этом не двигается - это застывшее, ритуальное время. Кроме того, копытное животное почти всегда сопровождает Мировое Древо, то есть, - вертикаль, по которой можно выйти за пределы. Такой ритуальной вертикалью, врезающейся в Небеса, здесь является Исаакиевский Собор: религиозный храм, имеющий славу крупнейшего купольного сооружения в мире, а следовательно, несущий на себе печать величия и единичности, прочно стоящий на земле, а наверху имеющий изваяния ангелов, «верной твердыней врезанный в вышине», он вполне читается как инкарнация Мирового Древа, стоящего на границе Порядка и Хаоса. Новое понимание посвященным природы времени отражается в его желании отслужить «молебен о здравии» покойной Машеньки, живой в царстве мёртвых, и панихиду по себе, живому, но умершему при инициации и умрущему в будущем, которое есть всегда: «И все ж навеки сердце угрюмо, И трудно дышать, и больно жить...» — 26 —
|