- Смотри, что дальше. Мир Машеньки - это мир православия. И если вначале герой стихотворения близок оккультизму, то, после встречи Машеньки оккультизм отодвигается на второй план. Поэтому, «вбирая» в себя ещё одно своё прежнее «я», «я» возлюбленного Машеньки, человека, вне всякого сомнения, православного, герой Гумилёва и сам делается - хотя бы отчасти - православным. Об этом говорят и восхищение твердыней Исаакиевского собора, и молебен о здравье Машеньки. Но, приобщаясь к православию через «вбирание» в себя своего прежнего «я», визионер не порывает и с той оккультной традицией, в рамках которой построено видение. Так, он внезапно начинает осознавать, что человеческая свобода есть «свет», исходящий из космоса...
- Какое-то странное православие... Такого не бывает.
- В том-то и дело! С точки зрения православия религиозная связь с космосом означает поклонение «твари вместо Творца»[20], а «свет», исходящий из космических глубин и, по словам героя, являющийся единственным источником человеческой свободы, есть для православного христианина не что иное, как инфернальный соблазн, прелесть, поскольку свобода дарована человеку Богом, а отнюдь не космосом и не планетами. Помнишь у Луки: «Итак смотри: свет, который в тебе, не есть ли тьма?»[21]. Поэтому Гумилёвское видение - отражение его духовного мира, а именно, отражение его внешне православной, а в сущности-то, оккультно-языческой религиозности...
- Это понятно. Сейчас многие поэты, да и вообще интеллигенты парадоксальным образом сочетают православие и оккультизм. А в чем, собственно, Откровение?
- Хорошо, давай разберем по строкам. Итак, первый этап жреческого действия - это говорение на языке животных или богов, или слушание их речи, или какое-либо иное приближение к ним. В «Заблудившемся трамвае» этот этап осуществляется во второй и третьей строках:
«Шёл я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни и дальние громы -...»
- Музыка вполне может трактоваться как язык богов, а уж соотнесение грома с громовником само просится на язык. После выполнения этой части ритуала жрецу открывается вертикаль, по которой он может выйти за пределы обыденного мира в литургическое время, в Рай, в царство мёртвых, предков, богов, преисподнюю... В стихотворении эта вертикаль задаётся строками:
«...Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку...»
- Причём трамвай выполняет в этом стихотворении роль - одновременно - лодки Харона, инициационного монстра или иной разновидности транспорта-медиума, вывозящего жреца за пределы обыденного. На пути к освобождению, Раю, необходимо миновать некое пламя, огонь - огненный меч Архистратига Михаила, например. Гумилев делает этот шаг в строках:
— 24 —
|