|
Это повторение является письмом, поскольку в нем исчезает совпадение с собой истока, самоприсутствие живой, так сказать, речи. Это центр. Приманка, из которой выросла первая книга, мифическая книга, канун всякого повторения, заключается в том, что центр был застрахован от игры, смещения: незаменимый, недосягаемый для метафор или метонимий, — своего рода неизменное имя, на которое можно сослаться, но нельзя его повторить. Центр первой книги едва ли мог бы повториться в ее собственном воспроизведении. С тех пор как он однажды поддался такому представительству — иначе говоря, как только он записан, — при котором можно читать книгу в книге, исток в истоке, это — пропасть, бездна бесконечного удвоения. Другое в том же, «Чужбина внутри... Центр — колодец... «Где же центр, — возопил Реб Мадие. — Отвергнув воду, сокол сможет преследовать свою добычу». Центр, быть может, — перемещение вопроса. Никакого центра там, где невозможен круг. Лишь бы моя смерть исходила от меня, говорил Реб Бекри. Я был бы сразу и цезурой, и кабалой кольца». Едва возникнув, знак начинает повторяться. Без этого он не был бы знаком, не был бы тем, что он есть, то есть тем несовпадением с самим собою, которое исправно отсылает к тому же. То есть к другому знаку, который сам родится разделяясь. Графема, так повторяясь, не имеет, стало быть, ни естественного места, ни центра. Но утеряла ли она их когда-либо? Ее эксцентричность — нарушение ли это центровки? Нельзя ли утвердить безотносительность к центру, вместо того чтобы оплакивать его отсутствие? Откуда такой траур по центру? Центр, отсутствие игры смещений и различия, не другое ли это имя для смерти? Которая успокаивает, умиротворяет, но из своей бреши также и тревожит и подвергает опасности? Прохождение через негативную эксцентричность, конечно же, необходимо, но только отправное. «Центр это порог. Реб Наман говорил: „Бог — это центр; вот почему сильные духом [371] возвещали, что On ne существует, ведь если центр яблока или звезды — это сердцевина светила или плода, какова уже истинная середина фруктового сада или тьмы?" И Юкель сказал: Центр — это провал... "Где же центр? — Под пеплом". Реб Селах. ............... Центр это траур». Точно так же, как существует негативная теология, существует и негативная атеология. Ее сообщница, она все еще говорит об отсутствии центра, хотя уже пора бы утвердить игру смещения. Но, может, желание центра как функция самого смещения неуничтожимо? И как не взывать к нам в повторении или возвращении игры смещения призраку центра? Именно здесь, между письмом как нарушением центрированности и письмом как утверждением игры смещения, колебание бесконечно. Оно принадлежит игре смещения и связывает ее со смертью. Оно производится в некоем «кто знает?» — без субъекта и без знания. — 349 —
|