Письмо и различие

Итак, я напоминаю самым предварительным образом, что это скромное графическое вмешательство, осуществленное не с наскоку и не просто для того, чтобы шокировать читателя или грамматиста, было рассчитано в ходе письменной тяжбы по вопросу письма. Но оказы­вается, сказал бы я на самом деле, что это графическое различение (а вместо е), это явное различение между двумя по виду звуковыми нота­циями, между двумя гласными, остается чисто графическим: оно пи­шется или читается, но не слышится. Его невозможно постичь ухом, и мы увидим также, в чем же оно превосходит порядок понимания в целом. Оно предлагает себя немой отметкой, безмолвным монумен­том, я бы даже сказал, пирамидой, имея в виду не только форму, кото­рую имеет буква а, когда она напечатана в мажоре или прописною, но и тот текст из «Энциклопедии» Гегеля, в котором тело знака срав­нивается с египетской пирамидой. Итак, а в различении не звучит; оно остается безмолвным, сокровенным и сдержанным, словно гробница-ойкесис. Так отметим заранее это место, семейное обиталище и гроб­ницу собственного, где в различании порождается экономика смерти. Этот камень — при условии, что знают, как расшифровать надпись на нем, — не столь далек от объявления о смерти наследного правите­ля.

Гробница, которую нельзя даже заставить зазвучать. На самом деле, я не могу уведомить вас своим дискурсом, своей речью, произно­сящейся в данный момент для Французского Философского Общества, о котором различении идет речь, когда я о нем говорю. Я могу гово­рить об этом графическом различии, лишь придерживаясь окольно­го, идущего в обход через письмо дискурса и при условии, что всякий раз буду уточнять, ссылаюсь ли я на различение или на различание. Что сегодня не упростит нашу задачу, а доставит нам всем, и вам, и мне, множество хлопот, по крайней мере если мы хотим понимать друг друга. Во всяком случае устные уточнения, которые я предоставлю — когда буду говорить «с е» или «с а», — будут без околичностей воз­вращать к надзирающему за моей речью, за моим дискурсом письмен­ному тексту, к тексту, который я держу перед собой, который буду читать и к которому нужно, чтобы я непременно постарался препро-

[378]

водить ваши руки и глаза. Мы не сможем обойтись здесь без прохода через письменный текст, без сообразовывания с производящимся тут расстройством, и это-то в первую очередь и имеет для меня значение.

Без сомнения, пирамидальное молчание графического различения между е и а может функционировать только внутри системы фонети­ческого письма, внутри языка или грамматики, историчностно свя­занной с фонетическим письмом, как и со всей культурой, которая от него неотделима. Однако я бы сказал, что само оно — это функциони­рующее только в так называемом фонетическом письме молчание — весьма кстати свидетельствует или напоминает, что, вопреки сильней­шему предубеждению, фонетического письма не существует. Нет чис­то и строго фонетического письма. Так называемое фонетическое пись­мо в принципе и по праву, а не только из-за эмпирической или техни­ческой недостаточности, может функционировать, только допуская в самое себя нефонетические «знаки» (пунктуацию, разбивку и т. д.), рассмотрев структуру и необходимость которых, быстро убеждаешь­ся, что они плохо примиримы с понятием знака. Более того, игра раз­личения, о которой Соссюр лишь напомнил, что она является услови­ем возможности существования и функционирования каждого знака, сама эта игра молчалива. Неслышимо различение между двумя фоне­мами, единственно позволяющее им быть и действовать в качестве таковых. Неслышимое дает возможность услышать две наличные фо­немы такими, каковыми они представляются. Если нет чисто фонети­ческого письма, так потому, что нет чисто фонетического фоне. Раз­личение, устанавливающее фонемы и позволяющее их постичь в лю­бом смысле этого слова, само по себе остается неслышимым.