|
Противоречие это осмысляется как таковое в третьей книге вопросов. Вот почему тройственность служит ей шифром и ключом к ее безмятежности. К ее композиции тоже: третья книга гласит: «Я — первая книга во второй». ............................................ «И Юкель сказал: Три вопроса соблазнили книгу, и три вопроса ее завершат. То, что кончается, начинается трижды. Книга это три. Мир это три, а Бог для человека — три ответа». [373] ПРИЛОЖЕНИЕ Три: не потому, что двусмысленность, двойственность всего и ничего, отсутствующего присутствия, черного солнца, открытой петли, потайного центра, эллиптического возвращения могла бы наконец оказаться подытожена в некоей диалектике, усмирена в каком-то примирительном завершении. «Шаг» и «пакт», о которых говорит Юкель в «Полночи или третьем вопросе», — иные имена смерти, утверждаемой с «Рассвета или первого вопроса» и «Полудня или второго вопроса». «И Юкель сказал: "Меня вела книга, с рассвета до сумерек, от смерти к смерти, с твоей тенью, Сара, в числе, Юкель, до конца моих вопросов, к подножию трех вопросов..."» Смерть — на рассвете, поскольку все началось с повторения. С тех пор как центр или исток начались с повторения, с удвоения, двойник не просто добавлялся к простому. Он его делил и дополнял. Сразу же с двойным истоком было и его повторение. Три — первая цифра повторения. Также и последняя, ибо бездна воспроизведения навсегда остается под властью ее ритма, до бесконечности. Бесконечность, конечно же, это и не одно, и не нуль, и не несчетное. По сути она троична. Два, как вторая «Книга вопросов» («Книга Юкеля»), как Юкель, остается необходимым и бесполезным соглашением книги, принесенным в жертву посредником, без которого не было бы троичности, без которого смысл не был бы тем, что он есть, то есть отличным от себя: на кону игры. Сочленение есть преломление. О второй книге можно сказать то, что сказано о Юкеле во второй части «Возвращения к книге»: «Он в книге был лианой и стропилом, пока не оказался оттуда изгнан». Если ничто не предшествовало повторению, если никакое настоящее не приглядывало за следом, если некоторым образом «себя переопустошает и метит отпечатками пустота»*, тогда время письма уже не является более линейной чередой видоизмененных настоящих. Грядущее — не будущее настоящее, прошлое — не прошедшее настоящее. Того, что вне закрытости книги, не нужно ни ждать, ни вновь обретать. Оно тут, но вне, в повторении, но в нем скрываясь. Оно тут как тень книги, третья между двух держащих книгу рук, различание в нынешнем письма, отступ между книгой и книгой, эта другая рука... — 351 —
|