Письмо и различие

«Последнее препятствие, конечный рубеж — уж, кто знает, не центр ли?

Тогда все пришло бы к нам с края ночи, из детства».

Если центр и в самом деле «перемещение вопроса», так потому, что уже дано прозвище неименуемому бездонному колодцу, знаком кото­рого он сам и был, — знаком бреши, которую хотела заполнить кни­га. Центр служил именем бреши; а имя человека, как и имя Бога, гово­рит о силе того, что воздвигалось, дабы выступить здесь в виде книги. Том, свиток пергамента должны были внедриться в эту опасную брешь, украдкой проникнуть в угрожающее жилище — движением животным, живым, безмолвным, плавным, блестящим, скользящим, на манер змеи или рыбы. Таково беспокойное желание книги. Стойкое также и па­разитическое, нежное и дышащее тысячью ртов, которые оставляют тысячу отпечатков на нашей коже, морское чудовище, полип.

«Это положение — на животе. — смехотворно. Ты пресмыкаешь­ся. Буравишь стену у самого ее основания. Ты надеешься ускользнуть, как крыса. Подобный тени, утром, на дороге.

А желание остаться стоя, невзирая па усталость и голод?

Брешь, это была всего лишь дыра,

шанс на книгу.

(Дыра-спрут, твой труд?

Спрут свисал с потолка, его щупальца заискрились. )

Это была всего лишь дыра

в стене

[372]

столь узкая, что тебе никогда

в нее не проникнуть,

чтобы бежать.

Не доверяйте обиталищам. Не всегда они гостеприимны».

Странна безмятежность подобного возвращения. Безнадежная из-за повторения и, однако, полная радости утвердить бездну, обжить лабиринт в поэте, описать брешь, «шанс на книгу», в которую можно лишь погрузиться, которую нужно сохранить, ее разрушая. Танцую­щее и жестокое утверждение какой-то безнадежной экономики. Оби­талище негостеприимно, заманивая, словно книга, в лабиринт. Лаби­ринт же здесь — это бездна: погружаешься в горизонтальность чис­той поверхности, воспроизводящей сама себя от поворота к повороту.

«Книга — это лабиринт. Ты веришь, что из нее выходишь, а сам в нее погружаешься. У тебя нет шансов спастись. Нужно уничтожить само сооружение. Ты не можешь на это решиться. Я замечаю, как медленно, но верно растет твоя тревога. Стена за стеной. Кто ждет тебя в конце? — Никто... Твое имя замыкается в себе, словно рука на белом оружии».

В безмятежности этого третьего тома «Книга вопросов» наконец завершена. Как ей и подобало бы, оставаясь открытой, говоря о незак­рытости, одновременно бесконечно открытая и бесконечно отражающа­яся в самой себе, «глаза в глаза»: комментарий, до бесконечности сопро­вождающий «книгу исключенной и испрашиваемой книги», книгу беспрес­танно починаемую и подхватываемую с места, которое ни в книге, ни вне книги, проговаривающуюся как само раскрытие, каковое есть бе­зысходное отражение, отсылка, возвращение и обход лабиринта. А тот — дорога, замыкающая в себе из себя выходы, вбирающая свои собствен­ные исходы, сама открывающая свои двери, то есть открывающая их в себя, закрывающаяся мыслью о своей собственной открытости.