|
141 тах ввели обязательный и не уступающий по строгости логике курс по правилам видения, у нас, поистине, было бы побольше видений и поменьше видений или привидений. А.—Может, Вы и правы. Но в чем все-таки была бы специфика этого курса? Если, смотря на чувственное, я лишь отталкиваюсь к сверхчувственному, то что мне делать в том случае, когда не на что опереться для отталкивания? Знаете, я переживал несколько раз уже эти странные состояния, пытаясь вдуматься в теорию множеств или в мир квантовых—простите, но я вынужден употребить именно это слово,—невообрази-мостей. Чувствуешь себя как бы оторванным от земли и повисшим в воздухе, где не за что ухватиться, и все же лихорадочно ищешь, за что бы. Б.—Вы прекрасно описали состояние и, главное, поразительно точно. Так оно и называется: «испытание воздухом». Ухватиться действительно не за что, хотя по инерции прошлого и привыкшие всегда опираться на костыли чувственного, мы продолжаем лихорадочно искать опору. Здесь самое важное, как можно быстрее и решительнее осознать, что мысль находится в совершенно новом измерении реальности, и поэтому ей следовало бы не лихорадить в ностальгии по прежнему опыту, а трезво усваивать новый опыт ориентации. Иначе она задохнется в «невообразимом». А.—Но в чем же суть этого нового опыта и как он приобретается? Б.—Странно, Ваш вопрос напоминает мне притчу о том короле, который метался по собственному королевству, крича: «Где король?» Откройте любой учебник математики, и Вы окажетесь в самом средоточии нашей темы. Мысль здесь не нуждается ни в каких чувственных подпорках и вполне опирается на самое себя. Математическая мысль—абсолютно самодостаточна. В этом вся специфика и суть нового опыта. А.—Предположим, что так. Но когда я открываю математическую книгу и убеждаюсь в самодостаточности ее мыслей, мне достаточно усвоить правила математического мышления, чтобы ориентироваться в этой сфере. Не понимаю, при чем тут специфика нового опыта и что Вы вообще имеете в виду? Б.—Сказанное Вами относится к грамматике мысли. Я поясню свою мысль примером. С формальной точки зрения любая книга, скажем, вот эта самая 142 «Похвала Глупости», есть совокупность бесконечных комбинаций двух-трех десятков букв алфавита. Разу-люется, правила этих комбинаций должны быть усвоены в совершенстве; это—условие грамотности, без которого не дано обойтись ни одному культурному человеку. Но грамотность, согласитесь, не может быть самоцелью; она—только средство к прочтению и пониманию книги. Ведь, читая книгу, читаешь не буквы, ;? милю букв, не слова и фразы даже, а мимо слов и фраз, не текст, а контекст. Не спорю, что буквенные комбинации книги указывают и на грамматические правила их образования. Но, ориентируясь только в этом направлении, мы вряд ли когда-нибудь сумеем прочитать и понять саму книгу. — 99 —
|