|
поскольку всякий знак есть знак чего-то, то где же искать это что-то? Второй шаг Вейля тоже заслуживает самого пристального внимания: он утверждает, что математические понятия числа, функции и т. д. находятся в таком же отношении к реальности (Вы слышите: к реальности}, как физические понятия энергии, гравитации и т. д. И лишь с третьим шагом, встав перед вопросом о природе этой реальности, он сорвался в «трансцендентное». Ситуация вышла довольно странной, ибо сами эти физические понятия были настолько математизированы, что потеряли всякую возможность, обратного возвращения к их собственно «физическому» смыслу. Смысл их теперь уже целиком подлежал ведомству математических отношений, так что реально ухватиться воистину было не за что и там, и здесь. Поэтому, между прочим, и нашли весьма прагматическое решение упразднить вопрос о реальности и ограничиться только правилами комбинирования. И что же Вейль? Он предлагает нам верить в математическую реальность—не правда ли весьма занимательный вариант для математика?.. Ну, о вере мы уже говорили. Оставим веру действительно верующим и перестанем разыгрывать буриданов фарс интеллекта, который слишком расслаблен, чтобы знать, и слишком искушен, 146 чтобы чистосердечно верить. Я же кончу на том, с чего начал: нужно учиться видеть. А.—Чёрт возьми, я чуть не лопаюсь от возражений. И все же мне кажется, что в Вашем безумии, ках говорит Полоний, есть своя система. Но скажите вконец, сконцентрировав всю трезвость, на какую Вы способны: верите ли Вы сами-то в реальность этой возможности? А большинство? Как быть с большинством людей, которые не то что не примут такое, но и просто не поймут, о чем Вы? Б.—У Антонена ???? есть па этот счет один «театральный парадокс». «Если зрители,—так говорит он,—не понимают Царя Эдипа, то я рискну сказать, что вина лежит не на зрителях, а на Царе Эдипе.'. Можно было бы для полной справедливости сгустить этот парадокс: особенно когда зрители спят на представлении. А.—Мой Вам совет: не будите зрителей. Вспомните участь новых брюк доктора Штокмана. § 7. «Героизм разума» Кант в «Критике чистого разума» говорит о некоем «виде знания», который «существует если не как наука, то во всяком случае как природная склонность человека», и тут же добавляет: «В самом деле, человеческий разум в силу собственной потребности, а вовсе не побуждаемый одной только суетностью всезнайства, неудержимо доходит до таких вопросов, на которые не могут дать ответ никакое опытное применение разума и заимствованные отсюда принципы»20. Любопытно отметить, что приведенные слова взяты из введения к книге, т. е. вывод о ненаучности этого знания и о том, что на его вопросы не в состоянии ответить разум, делается до и независимо от исследования вообще научности и возможностей разума. Впрочем, недоумевать не приходится, приняв в расчет другой столь же «независимый» вывод автора, сделанный на этот раз уже совсем ближе к началу книги (в предисловии ко 2-му изданию): «Мы a priori познаем о вещах лишь то, что вложено в них нами самими»21. Связав оба вывода, нетрудно догадаться о бесхитрост- — 102 —
|