Феноменологическое познание. Пропедевтика и критика

149

норма человеческого первородства, настолько редкая, что кажущаяся невозможной, настолько невозможная, что кажущаяся чудесной. Миг, и отношение понят­ность-непонятность претерпевает рокировку. Теперь. уже с&мым понятным в мире становится то, что он не­понятен, слишком непонятен, непонятен до вздрога,. до страха, до «невообразимости». И для этого не всег­да требуется многих средств; иногда вполне достаточ­но и одного человека. Или, точнее, «чуда», т. е. перво­родной нормы в человеческом облике.

Из воспоминаний Андреаса Шахтера, велико­княжеского придворного трубача в Зальцбурге.—«Од­нажды в четверг, после службы, я шел с господином, Папа к Вам домой; мы застали четырехлетнего Вольф-гангерля, когда он возился с пером. Папа: Что ты де­лаешь?—Вольфг: Концерт для клавира, первая часть скоро будет готова.—Папа: Дай посмотреть.—Вольфг:. Еще не готово.—Папа: Позволь посмотреть, ну и хо­рош, должно быть, концерт.—Папа отнял у него и по­казал мне пачкотню из нот, которые по большей части были написаны поверх размазанных чернильных клякс (NB маленький Вольфгангерль по неразумению вся­кий раз окунал перо в чернильницу до дна, поэтому,. как только он подносил перо к бумаге, у него обяза­тельно получалась клякса, но он был уже наготове,. решительно проводил поверх ладонью и размазывал:

все, а затем снова продолжал писать по этому); сна­чала мы засмеялись над этой очевидной галиматьей,. но тут Папа обратил внимание на главное, на ноты,. на композицию, он долгое время оставался неподвиж­ным и рассматривал лист, наконец из его глаз поли­лись слезы, слезы изумления и радости. «Смотрите,. господин Шахтнер,—сказал он,—как все сочинено верно и по правилам, только это нельзя использовать,. ибо сие столь исключительно трудно, что ни один че­ловек не был бы в состоянии сыграть оное». Вольф­гангерль вмешался; «Потому что это—концерт, нужно· упражняться до тех пор, пока не получится, смотрите,. это должно идти так!» Он заиграл, но сумел показать. ровно столько, чтобы мы могли узнать, чего он хотел. Он имел тогда представление о том, как играют кон­церт, и все равно сие было чудом».

150

Орфей-математик.—Связь математики in музыки засвидетельствована с древнейших времен, и уже в пифагорейских кругах она представляла собою основу всякого миропонимания. В средневековом квадривиу-ме наук музыка занимала место своеобразной мате­матической дисциплины, но поскольку сама матема­тика мыслилась при этом не как условное умственное построение, свободное от каких-либо метафизических обязательств, но существенно онтологически, как со­кровенная структура миропорядка, то соответственно и музыка оказывалась лишь одной из специфически оформленных частей предмета онтологии. Во всяком случае о связи между ними говорит уже то особое место, которое отведено им в градации наук и искус­ств. Обе тем и отличаются от прочих наук и искусств, что максимально отвлечены от всего внешнего и опре­деляются силою самопорождения. Обе так или иначе занимают царственное место в градации, и служат явным или тайным образцом для подражаний, вплоть до прямого заимствования ряда их специфических приемов, так что можно смело сказать, что соврати­тельная сила музыки в отношении прочих искусств нисколько не уступала неотразимости математики в ее контактах с прочими науками. Связь математики и "музыки котируется при этом не только аналогией внешнего сходства, но и гомологией внутреннего срод­ства, т. е. наряду с функциональной равноценностью здесь наличествует также и морфологическая равно­ценность: ухо—этот музыкальный орган par excellen­ce—находится в прямом отношении с органом равно­весия, или чувством ориентации в пространстве; имен­но во внутреннем ухе расположены под прямым уг­лом друг к другу три полукружных канала, благодаря "которым человек получает способность ощущать из­мерения пространства и с которыми непосредственно связана математическая способность.