Феноменологическое познание. Пропедевтика и критика

•самой логики, ибо логика, взятая вне контекста топи-

•ки, бессодержательна, призрачна и вполне утопична14.

Философия, увиденная в целом, во 'всем разнооб­разии ее исторических свершений, как единый и умо-зримый горизонт, на фоне которого только и возможна

•аналитика композиционного расклада,—это требова­ние неизбежно лежит в основе всякого исследования частных форм, претендующего на имманентность ос­мысления. К философии в этом отношении применимы глубочайшие слова Гёте о человеческом духе. «В че­ловеческом духе,—говорит Гёте,—как и во всей все­ленной, нет ничего ни вверху, ни внизу, все требует равных прав по отношению к общему центру, скрытое существование которого и обнаруживается как раз в гармоническом отношении к нему всех частей... Мы отлично знаем, что в отдельных человеческих натурах обыкновенно обнаруживается перевес какой-нибудь .. одной способности и что отсюда необходимо происте- ' кает односторонность воззрений, так как человек зна­ет мир только через себя и потому в наивном само­мнении полагает, что мир и построен через него и ра­ди него. Именно по этой причине свои главные спо-

•собности он ставит по отношению к целому во главу угла. А чего у него меньше, то ему хотелось бы сов­сем отвергнуть и изгнать из своей собственной цель­ности. Кто не убежден в том, что все проявления че­ловеческого существа... он должен развить до полного

13 Термин Э. Кассирера. См. Е. Cassirer, Philosophic der sym-bolischen Formen, Bd. I, Die Sprache, Berlin, 1923, S. 31.

14 Как часто забывают об этом, судя об «Аналитиках» Арис­тотеля в отрыве от его «Топики»!

35

единства, какое бы из этих свойств ни преобладало у него, тот будет все время изводиться в печальной ог­раниченности и никогда не поймет, почему, у него столько упорных противников и почему он иной 'раз оказывается даже 'собственным противником»19

Историко-философский материал, осмысленный имманентно посредством радикальной процедуры «за­ключения в скобки» всех методических точек зрения и установок, сколь бы интересными и глубокомыслен­ными они ни были сами по себе, открывает нам чистое тематическое поле исторических судеб мысли в фоку­се прямого совпадения их предметного смысла с ис­следовательским восприятием. Мысль, 'взятая таким образом, подчиняется не нормам интерпретации, а те­рапевтическому эффекту самообнаружения, и именно здесь проявляется та универсальная независимости исследователя, которая, по словам Маркса, «относит­ся ко всякой вещи так, как того требует сущность са­мой вещи»16. Вернемся еще раз к началу наших раз­мышлений: собеседник Юнга, по-видимому, имел до­вольно веские основания идентифицировать голову и сумасшествие, и все-таки у нас есть не менее 'веские· основания усомниться в правомерности такой иденти­фикации. Голова—что б·ы о ней ни говорили—вещь достаточно значимая и к тому же купленная слишком дорогой ценой, чтобы можно было с легким сердцем выносить ее на аукцион туземных никчемностей. Ев­ропеец, жадный до всякого рода атавистических сен­саций, не уступит—будем надеяться!—это свое вы­страданное наследие даже спасительным соблазнам сердца; бесценные дары последнего все же не переве­сят (они, назначенные уравновесить) тяжесть вели­чия человеческого интеллекта. Судить о голове, не неся в ней всей этой тяжести и всего этого величия,— пустое занятие, даже если выводы ненароком и ока­жутся горько справедливыми. Она—бремя тех, кто ее имеет, и справляться с ней, со всеми ее головоломка­ми и головокружениями, придется именно этим немно­гим. Во всяком случае, они начнут с того, что урежут ее притязания и обуздают ее самоуверенность там.