|
Досократик не просто мыслит иначе, чем мы; иным оказывается само качество его мысли. Элементарное cogito, организующее у Декарта и Канта всякое проявление мысли, лишено здесь сколько-нибудь внятного и определенного смысла. Рассматривать до-сократическую философию с этой точки зрения значит чинить над ней суд и расправу; что же останется в ней, кроме «мечтательности», «наивности» и «шарлатанства»? Совсем иная картина откроется нам, если мы откажемся от привычной схемы развития и попытаемся осмыслить ситуацию имманентно, с точки зрения ее собственных критериев и норм. Тогда пробуждение мысли, или рождение самой философии (параграф, открывающий любой учебник по истории философии), окажется не метафорой, а реальным фактом, содержащим все признаки, свойственные пробуждению. Скажем так: оценивать раннегреческую мысль мерками позднеевропейских достижений столь же нелепо, как требовать ясного и трезвого осмысления момента у еще не проснувшегося, но и уже не спящего человека. Декарт и Кант отрабатывали свое cogito на вполне рациональном материале, имея под рукой филигранную тысячелетнюю работу логиков от теологии и собственно философии. Материал досократиков не просто иной, а активно иной; хрупкая красочность фрагмента (фрагмента не потому, что утеряно целое, а изначально фрагмента, ибо и утерянное целое не всякой голой действительности». Max Scheler, Die Stellung des Menschen im Kosmos, Bern, 1975, S. 55. 20 Ср. М. Merleau-Ponty, Eloge de la philosophic et autres es-sals, Paris, 1971, p. 162. 39 Могло быть ничем иным, как фрагментом: мгновенным вспыхом сознания, высвобождающегося из сновиден-ной тьмы), сомнамбулическая осанка мысли какого-нибудь Эмпедокла или Гераклита—тонкий покров, просвечивающий мощной энергетикой недавних мифических сновидений. Досовратическая мысль раздвоена, реактивна, полемична (в гераклитовском смысле слова); ее топос—не «наднебесное место» Платона, а некое бранное место, где умоисступленно сшиблись мифически-образное прошлое и логически-проблемное будущее; точно смятенный Орест, преступивший черту дозволенного, преследуется она грозными Эриниями мифа, и весь предрассветный жест ее обращен 'к солнечной пластике аполлонических сил. Лейтмотив этого жеста исчерпывающе вызвучен в тютчевских •строках: О вещая душа моя, О сердце, полное тревоги— О, как ты бьешся на пороге Как бы двойного бытия!.. «Двойное бытие» досократической философии— порог, разделяющий миф и мировоззрение, и столь велика еще сила мифа в ней, что осмысливать ее приходится больше в призме мифомышления, чем, логики., В каком-то срезе становления она и есть sui generis миф, но миф этот то и дело оборачивается антимифом, так что здесь нестерпимо соседствуют импульсы подлинного мифотворчества и требование высечь миф розгами (Гераклит, 42-й фрагмент), т. е. воля ,к самопреодолению, ибо ?'????? ???? ???; ?????? ау^юмл (душе присущ логос, взращивающий самого себя), как гласит 115-й фрагмент Гераклита. Этому логосу суж-дена неслыханно многообразная будущность, но линия судеб его дана в ракурсе нисхождения и уплотнения: — 24 —
|