|
Характерно, что и музыка не избежала участи. отмеченной нами выше в связи с математикой, и—что интереснее—не избежала по тем же причинам. Рассе-ловское определение математики может быть буквально перенесено на музыку: музыкант—это человек, который никогда не знает, о чем он говорит (музыкальными звуками), и не знает, истинно ли то, что он говорит. Поучительно было бы сравнить эту ситуацию •с нормой прежних времен, где действительным музы-151 кантом считался тот, «кто по тщательном разумении приобрел знание музыки не рабством дела, а силой созерцания» (Боэций «Institutio musica» 1,34; перевод Г. Г. Майорова). И как в случае математики спасти положение взялись логики, так и здесь «узнать» музыку вознамерились... музыковеды. Ответы в основном. были двоякого рода: формальные или восхитительно «содержательные». Во втором случае на музыку распространяли критерии, внешне «работающие» в критической обработке других форм искусства, по упомянутой уже нами ранее модели: «Что хотел сказать Лев Толстой...»? (поразительно, но вот уже почти ежедневным стало чудо, когда противоударно уверенные наставники и бойкие их ученики договаривают за Толстого то, что он хотел сказать, но так и не сказал до конца по причинам, надо полагать, вполне «мистическим») . Музыкальная проекция этой модели обнаружила феномены не менее завидной «расшифровки»: выяснилось, например, что ранний Бетховен перелагал на музыку апокалиптические будни парижского Конвента—ситуация, скажем прямо, не лишенная прелести, но, как всякая прелестная ситуация, спровоцировавшая контраст, выражением которого стал «формальный» подход. Здесь математика, разумеется, еще раз оказала исключительную услугу, передав арсенал своих средств растерянным музыковедам, которым пришлось в дополнение к собственному профилю «экстерном» осиливать школьные учебники по арифметике и вспоминать таблицу умножения. Против дидактической банальности выступила утонченность снобизма.. Ответом на псевдознание стал отказ от знания. Музыка как чистая игра форм. Еще одна грамматически исследованная, но непрочитанная книга. «Я определяю какие-то знаки и даю правила их комбинирования, вот и всё». Кто это говорит: музыковед? Нет, это говорит математик'; музыковед лишь повторяет это «вот и всё». Всё ли, однако? А как быть вот с этим: «Они играли Крейцерову сонату Бетховена,— продолжал он.—Знаете ли вы первое престо? Знаете?!—вскрикнул он.—У!ууу!.. Страшная вещь эта соната. И именно эта часть. И вообще страшная вещь музыка! Что это такое? Я не понимаю. Что такое му- — 105 —
|