|
как чувственная манифестация музыкального эйдоса, или, собственно, самой музыки, но слышат они при этом именно музыку в ее непосредственной самоданности. Отсюда следует вывод, «невероятный» для внеположных рефлексий и вполне «очевидный» в зоне самих переживаний. Если сознание через. слух отождествляется с музыкой, проявляющейся через звучания, то оно при этом отнюдь не тождественно слуху. Слышимость музыки—факт, определяемый координацией слуха и звучаний; музыка, тождественная себе и, следовательно объективно не зависящая от слуха, конечно же, неслышима. Но, будучи тождественной сознанию, она становится неслышимой и для него, и именно здесь сознанию открывается имманентная сущность музыки: слушая «звучания», оно слышит «тишину», Дальнейшее вне возможностей дескрипции, да и было бы странным вообще говорить о «тишине». Единственное—последнее—узнание из области общих характеристик: сознание переживает эту «тишину» двояко—во-первых, как некий своеобразнейший аналог* «трансцендентального единства апперцепции», сопровождающий все без исключения музыкальные звучания и делающий их собственно музыкальными; во-вторых, не как тавтологически-пустое единство апперцепции, по схеме А==А, а во всем объеме содержательной насыщенности. Выясняется, что «тишина» здесь не довлеет себе, а, напротив, себе противоречит, или, выражаясь по-современному, носит вполне информационный характер. Сиг Amadeus homo. — Мир Моцарта—мир музыкального Зазеркалья. Но он не имеет ничего общего с элитарными философскими мирами, открытыми лишь для немногих и избранных. Этот мир—для всех и ни для кого. Он не требует никакой специальной подготовки и груза знаний; напротив, если доступ к нему и оговорен каким-нибудь условием, то это условие одно: разгруженность от всего. Тяжеловесов сюда не пускают. А если, случится, некто пронесет сюда свою специальную навъюченность, то его отсюда вышвырнут с такой легкостью, что он и не почувствует перемены. Ибо мир этот подчинен гравитации, прямо противоположной обычному тяготению: он притягивает не тяжесть, а отсутствие тяжести; почва его предназначена лишь для невесомых ног. 156 Самопервейшее ощущение: вы сталкиваетесь с обитателями этой планеты, и в моментальном акте осознания опознаете в них идеи. Второе ощущение: эти идеи не заняты ни чем серьезным. Войти с ними в контакт возможно лишь одним путем: через совершенно несерьезное к ним отношение. Вообще говоря, иначе и не может быть, раз уж вы здесь очутились, так как несерьезна уже сама идея серьезности, и всякое проявление серьезности оказывается, поэтому, просто нонсенсом и невозможностью. Вы с изумлением замечаете, что царит здесь порядок строгого каприза, взбрызнутый атмосферой самого невероятного веселия, от которого у вновь пришедшего порою стынет кровь в жилах. Нет более капризного, более веселого, более беззаботного и беспечного, легкого и легкомысленного мира, чем этот мир. — 108 —
|