|
4 А. Ф. Лосев, Музыка как предмет логики, М., 1927. 5 Вот два выразительных свидетельства, принадлежащих Скрябину и Эрнсту Курту, крупнейшему музыкальному теоретику XX века: «Запись дает метр, а мы получаем ритм. Во всяком произведении борьба метра с ритмом: метр знаменует собою. схему упорядоченности, а ритм живую ткань. А точно записать и нельзя» (Л. Сабанеев, Воспоминания о Скрябине, М., 1925,. с. 147). «Пепляясь за нотную запись, легко можно утратить ощущение непрерывности и воспринимать лишь разрозненную последовательность нотных знаков. Внешний вид нот, означающих отдельные тоны, затемняет в нашем сознании истинную сущность-мелодического потока» (Эрнст Курт, Основы линеарного контрапункта. Мелодическая полифония Баха, М., 1931, с. 36). 154 wm. словом, как говорится, ex auribus cognoscitur... Уши, как и глаза, при этом играют роль не просто физиологического органа вообще, но постоянного и специфического представителя сознания в его контактах с чувственным миром. Неуместность установки связана, таким образом, с неадекватностью музыкального сознания. Сознание, будучи в самом общем смысле сознанием чего-то, определяется в частных своих интенциях спецификой именно этого «чего-то»; поэтому сознание музыки принципиально отлично от сознания, скажем, философского спора или превратностей зверинца. Это, однако, не мешает нам подходить к ней с существенно неадекватными установками и, в итоге, слушать в ней то, что мы сами a priori в нее уже вложили. Легко увидеть, насколько этот подход (слуша- •тельский) чужд самопервейшему требованию всякого исполнительства: не иметь дела с расстроенным инс-. •грументом. Музыка воспринимается нами в призме неосознанных трафаретов пространственно-временных привычек. Схема восприятия все та же: «оттуда» до нас доносятся звучания и «входят» через уши в сознание. Может .быть, эта схема и имеет какую-то счетно-вычислительную значимость, но к музыке она не имеет ровно никакого отношения. Мы тотчас же убедимся в этом, если будем исходить не из наших «знаний» о том, как это происходит, а из непосредственного погружения в 'опыт переживаний. Тем самым мы как бы моментально и безотчетно уже совершаем редукцию и оказываемся в зоне музыкального эйдоса. Здесь нет никаких «оттуда-вхождений», а есть чистое допредикативное и самоочевидное узнание элементарнейшего факта, что сознание музыки и есть сама музыка. Но музыка, как таковая, тождественна себе, и значит, сознание музыки тождественно самой музыке. Слушая музыку, мы, в той мере, в какой мы ее слушаем, а не резонируем о ней, и в той мере, насколько интенсивно мы ее переживаем, становимся ею и отождествляемся с ней. Уши (почему бы не все тело?) играют здесь такую же роль, какую играют глаза в осмысленном видении внешнего мира; они суть посредники, связующие посредством звуков эйдос музыки с его переживанием. И подобно глазам, смотрящим на «одно», но видящим «другое», уши слушают «одно», но слышат «другое». Они слушают музыкальные звучания, которые суть не что иное, 155 — 107 —
|