Сочинения в четырех томах. Том 3. Часть 1

Скажем более прямо. До сих пор мы рассматривали и ору­дия и органы извне, как готовые дела, как результаты творчес­кой деятельности. Посмотрим теперь на них изнутри, то есть как на самые деятельности. До сих пор мы приписывали их кому-то другому. Теперь же взглянем на них, как на собственное свое творчество, как на творческую деятельность недр нашей ноуменальной воли, в генезисе их. Ведь, что касается по крайней мере органов, то они, подобно словам, суть не только ????, но и ?????????1 нашей жизненной глуби: как и слова, органы вновь и вновь, в каждом отдельном случае, в каждый час и даже в каждое мгновение, зиждутся творческими недрами, непрестан­но перетекая и утекая и столь же непрестанно блюдя свое подвижное равновесие новым притоком вещества и формую­щих и прорабатывающих его энергий жизни. Не только natura naturata, но и natura naturans2 есть каждый из органов, а, точнее,—самое живое существо. Итак, нам предлежит рассмот­реть наши органы и наши орудия в их возникновении. Тогда мы должны сказать: то самое устремление жизни, которое в поряд­ке органическом, взятом совне, являет себя в качестве созида­емого им органа, оно в порядке орудийном, опять совне взя­том,— строит орудие, технику, цивилизацию. Глаз, например, есть изнутри ничто иное, как влечение к свету, но это самое влечение, в другом порядке, однако, внешнем, как и самый

* 1917.??. Ночь.

1

орган, созидает камеру-обскуру, телескоп и микроскоп. Изнут­ри, как деятельность созидания, и глаз и камера-обскура суть не два похожие друг на друга, но одно и то же, различно прелом­ленное стремление жизни: извне же—они разные, хотя, в силу своего внутреннего сходства, морфологически подобны между собою. И, следовательно, камера-обскура может рассматри­ваться как символ того внутреннего движения жизни, которое мы имеем при себе, в непрестанном органическом усилии осуществления, как глаз. Но что же есть, собственно, самое стремление к свету? Ignoti nulla cupido 3 — нет стремления к не­ведомому. Ни мысли, ни чувства, ни волнения, чего бы то ни было не могло бы быть, если бы эта реальность никак не присутствовала в недрах нашего духа. И она действительно налична ему, как непосредственное содержание духа, как непо­средственная связь его с реальностью. Мы мыслим свет, мы чувствуем его, мы устремляемся к нему или от него потому, и только потому, что уже имеем в себе его, и то первичное устремление к свету, в котором содержатся дальнейшие, уже психологические, отношения к свету,— мышление, чувство и во­ля, есть мистическая связь со световой реальностью, или, иначе говоря, дву-едино, будучи столь же нашим, к субъекту относя­щимся, как и не нашим, реальностью самого объекта, хотя термины «субъект» и «объект» должно употребить здесь очень условно, ибо ни объекта, ни субъекта, в точном смысле слова, на этой глубине внутренней жизни еще нет. Таким образом, наше стремление к свету есть тем самым и явление света в нас, свет в нас, поскольку он является нам,—не только наша энер­гия, как проявление нашей собственной бытийственности, но и энергия света, как проявление его бытийственности. Это мистическое обладание светом есть нераздельное и неслиянное взаимо-проникновение двух энергий, образующих своим несме­щенным, но и не обособляемым внутренно единством реаль­ность, равно относящуюся к области субъекта, как и к области объекта, а потому равно правильно называемой именем субъек­та, как и именем объекта. В частном разбираемом случае своеобразную реальность—обладание мистически4 светом— можно называть и нашим стремлением к свету и самим светом в нас: и то и другое наименование правильны, хотя каждое по-своему односторонне. С точки зрения сделанных разъясне­ний станет понятно, во-первых, почему и древние и новые мыслители так настойчиво твердили о световой, о солнечной природе глаза—очевидно, по световой, по солнечной энергии самого стремления, глаз зиждущего, а во-вторых, почему мы вправе говорить о глазе камере-обскуре не только как о сим­волах созидающего их стремления к свету, но и как о символах самого света.