Сочинения в четырех томах. Том 3. Часть 1

XVIII. Как и футуристы, Линцбах исходит из неудовлетво­ренности языком, существующим, не тем или иным языком, но вообще исторически существующим языком во всех его ви­дах. Однако смежность «философского языка» с «языком за­умным» исчерпывается этим их отрицанием, имеющим, к тому же, смысл различный до противоположности.

Пафос футуризма—возврат к до-логическому стихийному хаосу, из которого возник язык; у футуристов показательно их чувство корней языка,—если брать это слово в его общем, не терминологическом смысле; футуристы—консерваторы и рет­рограды, и если они бунтуют, то потому, что первичный хаос и есть неукротимый извечный бунт. Футуристам язык—нечто свое, глубоко родное, и, чувствуя себя в языке как дома, они и располагаются тут «как дома». Напротив, Линцбаху язык, не русский язык только, а всякий язык, как таковой, столь же глубоко чужд, и, будучи в языке, как на официальном визите, Линцбах спешит отделаться от него и вообще отменить его. Пафос Линцбаха—устройство чего-то своего взамен языка. Линцбаху, кажется, даже на мысль не западало, что материя, воплощающая смысл речей, есть не условная, безразличная масса, а самая суть языка, наше существо, мы сами. Может быть, мое сердце не такой удачный насос, какой мог бы приду­мать «взамен» механик, но мне нужно именно мое, пусть пло­хое, сердце, а не превосходной конструкции насос из мастер­

1

ской; а в языке это—тем более так. И если озорники-футуристы пришпоривают сердце вином, то против этого можно возра­жать, но в этом нет ничего бесповоротного; степенному же и честному Линцбаху, забывающему, что сердце дорого мне не только разумным своим устройством, но и неразумным фактом принадлежности его именно м н е,—помимо всяких возражений приходится дать грубый отпор. Попытки футуристов и Линцба-ха текут по противоположным скатам.

Футуристы, любя в языке свою кровную связь с ним, ищут еще более тесной близости; язык естествен, но, по ним, уже недостаточно естествен, и требуется совлечь с него все наслое­ния искусственности, условности и произвола; тогда будет не­престанное зачатие словесное,—надеются они,—забывая, что мертвая шелуха языка—не от языка зависит, а от мертвенности духа, в речи себя являющего. Напротив, Линцбах языка просто не любит, своей связи с ним не ощущает, живет в нем не как в своем теле, а как в наемном номере гостиницы, и потому, естественно, озабочен наиболее рациональной обмеблировкой этого номера. Самая мысль об органическом в языке чужда ему: он все признает сделанным, а не—рожденным, и язык отсюда не исключается. Линцбаху не дорог язык, а дороги услуги языка; но языку, исторически существующему, не свойст­венна точность и однообразность действий механизма; следова­тельно,—рассуждает конструктор «философского языка»,— следовательно, этот скверный кустарный механизм подлежит уничтожению и замене и н ы м, по зрело выверенному проекту. Таким проектом и предназначено быть обсуждаемой книге.