Сочинения в четырех томах. Том 3. Часть 1

Кукси кум мук и скук 10*,

за исключением свойства читаться взад и вперед одинаково бессмысленно, не дает более того почвы для общечеловеческих суждений; что же касается до вышеупомянутого свойства,

1

читаться прямо и наоборот, то оно было давно известно, но не исключало, притом, в так называемых в теории словесности «палиндромонах»,— и осмысленности, например, в из­вестном со школьной скамьи «перевертне» Державина —

«Я иду с мечом Судия».

И: «Мал си кунб дравд бер па те ге не рю ри ле лю бе хо мо ло ре рюк крюд итрп би пу...» 106, далее того идущее по пути разложения слова, тем менее подлежат разбору критики, а вдо­бавок вовсе не занятно, хоть и напечатано на цветной бумаге.

Еще дальше, и разложенное слово оставляет на бумаге кляксы, даже не выговариваемые. Так, из какой-то мифической книги «Рекорд»,

ъъъъъъъъъ 63 333 3330 Ха дур тан Еси Еси107 —

вероятно, ребус, разгадывать который мне нет времени (3-я строчка, читаемая навыворот, дает «на трудах»), в котором только и есть хорошего, что Ъ, да еще в таком количестве, в наше время радующий взор. Таковы неудобочитаемые стихи из одних согласных:

Счтрп трг ждвр Смк чпр вчнц108

или из одних гласных:

О е а и е е и а е е е

Сюда же относятся вензеля из слов, букв и знаков препинания, вроде:

и к к и о л лика ве по л ? о л е о е в в в о е

или

и т. п. Нет никаких оснований отрицать, что у авторов подоб­ных произведений в минуту творчества могла быть полнота экстаза; но бесспорно и то, что переживаемое ими не облеклось

1

в всечеловеческую умную словесность, а потому, может быть и заумное, не воплотилось, и только на Страшном Суде выяс­нится, не есть ли вся эта поэзия—шаловливая проделка, ребу­сы, которых из приличия лучше не разгадывать. Но будем методологически доверчивы и примем все эти орш'ы без хитро­стей и «без обиняков», за чистую монету.

Эти точки и черточки, гласные и согласные, пачкающие бумагу,—наименьшая степень воплощенности, почти не отли­чаются от чистого словесного ничто. Поэтому был естествен в истории футуризма и переход к «Поэме» Василиска Гнедова, где на чистом листе написано одно только слово: «шиш», и, далее, тоже, с позволения сказать, к «поэме»-Чистому листу, где нет ни букв, ни даже знаков. И опять: никто не смеет (—мето­дологически отстраняю все подозрения—), никто не смеет, не залезая в совесть автора, сказать о субъективной его неискрен­ности или об его мистификаторских наклонностях. Нет, в мо­мент такого творчества Василиск Інедов или А. Крученых мог быть (опять держусь методологического доверия), мог быть очень углубленно живущим и очень подлшіно творящим.