|
Все сношения с аналогичными единицами социума на заре государственности осуществляются лишь через патриарха, он один продолжает оставаться действительным терминалом всех социальных связей. Не только состав практических умений, но еще и эта роль пассионария, способного замкнуть на себя все социальные контакты (и, добавим, принудить остальных к исполнению порождаемых ими норм), делала его демиургом зарождающегося социального «мезокосма» (назовем это так, в отличие от микрокосма индивида и макрокосма целостного социума). А вместе с тем сакрализировала его личность, возносила ее над общим рядом. Эта сакральность служила основой его прав по отношению ко всем, кого сплачивала его ролевая функция. Словом, в известной мере правы древние философы, видевшие в основаниях права не субъективные людские установления, но либо естественный порядок вещей, либо высшую волю: ведь, строго говоря, и сегодня неизвестно, откуда берутся те, кто способен окрасить в цвета своей личности заметную часть общего спектра человеческой культуры. Однако с развитием социума (и поступательным сокращением доли этих титанов в общем массиве фамилий) власть патриарха, как мы уже видели, меняет свою основу. С вторжением социума в частную жизнь семьи складывается такой порчдок вещей, в котором его права опираются не на вечные начала мира, и даже не на людской обычай, но на нормы писаного права. Правда, как было замечено, что-то неотмирное к власти отца семейства сообщается его главным достоянием — землей. Но и обладание ею определяется в конечном счете нормами того же права. Пусть и они, по представлению античных юристов (мы приводили здесь высказывание Цицерона) зиждутся на каких-то вечных истинах, но в конечном счете пишут их вполне смертные люди. А это значит, что власть патриарха теряет абсолютный характер и становится зависимой от всей системы общественных отношений. Уже не он единственный залог выживания возглавляемой им группы, а значит, не он и монопольный распорядитель чужими жизнями. Кроме того, сама семья становится структурной частью огромного макрокосма государства, она теряет былой иммунитет и становится подчиненной целому частью. Это влечет за собой то непреложное обстоятельство, что источником внутрисемейного права становятся уже не полумистические особенности «природы» родоначальника, которые делали его семейным божеством, но вполне земная активность развивающихся социальных институтов. Все это с особой наглядностью проявляется в сфере публичного права. В Риме (как, впрочем, не только в нем) публичное право отделяется от частного, и в сфере первого сын нередко обретает значительно более широкую свободу, чем даже отец семейства. Со временем же не только жена, которая освобождается от имущественных и прочих ограничений брака «cum manu», но и сыновья получают известную свободу в сфере частного. — 151 —
|